— Что?
— Только между нами, — говорит Игорь лениво. — У меня самолет в девять тридцать.
— Куда это?
— К северным оленям. В геологическую партию устроился.
— Не замечал у тебя призвания.
— А это не призвание, — отвечает Игорь, озаряясь нахальной полудетской улыбкой. — Буду стаж зарабатывать. Веянье времени: после школы стаж требуется. Знаете?
— Но почему в геологическую?
— Не в продавцы же идти! Я английскую школу посещал. Джентльмен все-таки. Бороду отпущу!
— Понятно. С леди попрощался?
— С Майкой-то? (Ох, какая небрежность в голосе! И какое невероятное равнодушие на лице!) Нет, она не знает.
— Не скажешь?
— Само собой. Пришлю приветик с Новой Земли.
— Только так?
— Только так.
Константин Семеныч поднимает кверху палец, длинный и тощий палец, наподобие указки. Говорит наставительно:
— По-про-щай-ся. Как следует.
— Вот еще!
— Ей надо, понимаешь?
— Ха-ха! В таких вещах наоборот поступают. «Если у тебя линованая бумага — пиши поперек!» Слышали?
— Только умно пиши.
— Не понял.
— Хоть вдоль пиши, хоть поперек, лишь бы не ерунду. Чтоб содержание толковое.
Игорь смотрит на длинный качающийся палец. Говорит, вздохнув:
— Спасибо за эр-у. За руководящие указания. До свидания, Константин Семеныч! Я подумаю на досуге.
И он удаляется, похлопывая подметками английских мокасин, держа локти чуть наотлет, мощным и сдержанным шагом. Навстречу ему попадается монтер Веселое, и он приветствует монтера помахиванием белой скульптурной руки.
А монтер Веселов недоволен. У него мокрая шевелюра (вероятно, сунул голову под кран), капли стекают по надутому лицу. Зевает, ежится от холода.
— Костя, — говорит он, — ты опять? Никуда я не пойду… Совесть имей, воскресенье ведь, не хвост собачий! И дело есть: телевизор в шестнадцатой квартире обещался починить.
— Пойдешь! — непреклонно заявляет Константин Семеныч. — Пойдешь как миленький! А халтуры у тебя каждый день бывают. Не удивишь.
— Костя, ну чес-слово!..
— Идем. Надо Фридку разбудить. Мне одному не справиться…
Они подходят к окошку в первом этаже. То самое знаменитое окошко… Мне кажется, что и занавески-то в нем довоенные. И так же, как до войны, приколочена полка между рамами и на полку выложены продукты.
Согнутым пальцем Константин Семеныч барабанит в стекло.
— Будет мне покой когда-нибудь?! Что ты стучишь, ненормальный?
Это Дора Борисовна. Она-то не изменилась совершенно. Она не меняется. Бумажные бигуди в седых волосах, старчески румяные щечки, один выпуклый черный глаз выше другого.
— Простите, Дора Борисовна. Мы хотели — Фридриха…
— Опять?! Слушай, я пенсионер союзного значения! Я имею право на отдых?! Я принимаю снотворное, а мне в шесть утра бьют стекла!