Рассказы прошлого лета (Шим) - страница 96
Соболев понимал это, но все равно бросался переделывать, что-то замазывать, — выходило еще хуже.
И вот — три столика рядом.
В работе Алеши Корней Лукич мог бы найти слабинки. Но только он, больше никто. Каждая деталь выверена, подогнана, отделана с любовью. Полировка тонка и чиста, дерево под ней кажется бездонным.
А рядом — столики Соболева. И всякий может увидеть, как срывалась рука мастера: вот пятна, вот грязные щели, наверху мутный слой полировки, отдающий жирной синевой…
Соболев стоял, смотрел. Потом поднял палку — и хрястнул наотмашь по одной крышке, другой. И было слышно, как стонет расколотое дерево.
Спутники
За время долгой своей сибирской командировки мне всяко доводилось путешествовать — и на крыльях, и на колесах, и верхом. Но этот день выдался совсем необычным: я, кажется, сменил чуть ли не все виды транспорта.
Из глубинного леспромхоза утром вылетел на стрекочущем, как сорока, бойком вертолетике, затем пересел на гусеничный вездеход, потом тащился по льду реки на просторнейших, как волейбольная площадка, тракторных санях, затем трясся в фанерном кузове кинопередвижки, где побрякивали, как консервы, помятые коробки фильмов и где нельзя было даже закурить для обогрева.
Я надеялся, что, выбравшись к ЛЭПу — строящейся электролинии, — я быстро поймаю попутную машину и к вечеру попаду в город. Там у меня были дела в конторе правого берега, и я очень спешил.
Но, как выяснилось, в тот же день горком устраивал совещание молодых строителей, и все мало-мальски свободные машины ушли в город с делегатами. Больше попутных рейсов не предвиделось.
Чтоб не ждать понапрасну, я решил продвигаться хотя бы от участка к участку. Подвертывался бензовоз — ехал на бензовозе, попадалась ремонтная летучка — садился в нее. Наконец уже в сумерки, когда оставалось до города километров семьдесят, я накрепко застрял на последнем участке. Ни один механизм, способный самостоятельно двигаться, дальше не шел…
Сильно морозило; над вершинами лиственниц проступили робкие звезды и высунулся краешек белой, ноздреватой луны. Снег стеклянно хрустел и повизгивал под ногами. От стылого воздуха ломило зубы, и мундштук папиросы, вынутый изо рта, сразу обмерзал до костяной твердости.
Невдалеке зажглись фонари бетонного заводика. Можно было завернуть туда — погреться возле костров, но я постеснялся. Судя по долетавшим голосам, произошла там какая-то неполадка — кажется, водогрей испортился, — и девчата-работницы суетились и ругали мастера. Как им помочь, я не знал, а быть посторонним зрителем в такой момент не хотелось. Я вышагивал до перекрестка и обратно, ежился, стучал кулаком о кулак и надувал онемевшие щеки. Я уже отчаялся и потерял последнюю надежду.