Итак, исповедь началась. Глядела я во все глаза, как к
священнику один за другим подходили люди из очереди, шепотом перечисляли грехи.
На их склоненные головы священник накладывал полосу с изображением Креста,
читал разрешительную молитву. Затем они целовали крест и Евангелие на аналое,
целовали руку священнику и отходили, некоторые со слезами. Страх в моей груди
нарастал, сердце часто билось, больше всего я боялась сделать что-то не то. Несколько
раз мне до боли в животе хотелось незаметно сбежать, но я помнила, откуда все
эти заморочки, и терпеливо ждала своей очереди.
Когда я на негнущихся чужих ногах подошла к аналою и для
устойчивости вцепилась в его край, то жалобно, тоненьким голоском сказала:
«Помогите, батюшка, я в первый раз...» Он взял из моих трясущихся рук
измусоленный листочек и стал его читать. Показал пальцем в название одного
очень нехорошего и стыдного греха и спросил, что это? Я шепотом произнесла,
заранее покрываясь красными пятнами. Он спокойно дочитал и сказал, чтобы к
следующему воскресенью я готовилась к Причастию, а всю следующую неделю с этого
дня читала утреннее и вечернее правила из молитвослова, покаянный канон и клала
поясные поклоны столько раз, сколько лет жила вне церкви.
Потом слегка улыбнулся и спросил, по силам ли мне это. Я затрясла
головой: конечно, справлюсь. Он положил мне на голову епитрахиль, перекрестил
меня и прочитал молитву, в которой говорилось, что он, недостойный иерей,
властью, данной ему Господом, разрешает меня от всех грехов. Вот епитрахиль с
меня снята, я разогнулась. Как все передо мной, приложилась ко Кресту,
Евангелию... Думаю, целовать ему руку или все-таки не обязательно. Что-то во
мне противилось этому. Батюшка увидел мое затруднение и прошептал:
«Прикладывайся или отходи — люди ждут». У меня в голове вдруг всплыло и
прозвучало: «Не мужчине, а Господу Богу ты целуешь десницу!» — и я, как все,
сложила ладошки крестообразно. Священник положил сверху свою руку, я
приложилась к ней и почувствовала наконец-то облегчение.
Отошла от аналоя и слышу рядом: «Поздравляю с первой исповедью».
Сказал это седой мужчина, который стоял передо мной в очереди. Я поблагодарила
его, совсем успокоилась и спросила, а не про него ли рассказывал батюшка. Про
меня, кивнул он. Я, наверное, улыбалась, как арбузная корка, поэтому он
спросил, понимаю ли я, что со мной произошло. Ничего я сейчас не понимала. Мне
было так светло и радостно, будто с меня мешок грязи свалился. Мужчина сказал,
что под епитрахилью сгорели все мои грехи, и на суд я их не понесу. Если бы про
смерть говорил кто-нибудь другой, я бы, может, и не поверила, но этот человек
сам это пережил. Потом он показал, где мне лучше стать, а сам пошел направо,
где стояли мужчины.