Бабушка оказалась совершенно сказочной, в платочке, в
длинной складчатой юбке и с круглыми щеками. На клеенчатом столе в миске
блестели огурцы, капуста и мокрые рыжики. А это, бабушка, есть? — внук,
вероятно, пытался возобновить какую-то подзабытую им народную традицию. На стол
из шкапчика перелетела бутылка с бледной жидкостью. В копченом зеве печи
шкворчала яишня. Бабушка распевала о расставаниях и встречах, внуках и сынках,
сене и картошке, впрочем, это неважно, о чем, потому что в сказках всегда все
хорошо кончается и слушать их — как медовуху пить: голова ясная, а конечности
не шевелятся. Рыжик у меня, а огурец у внучка на вилке застыли на полпути к
разверстой цели. И вот уже мы в ситцевых штанишках сидим на наших малых
корточках в песочнице и переворачиваем пластмассовые ведерца с песочными
башенками внутри, подправляем их жестяными совочками, а на наших коленках
чешутся и отшелушиваются мазанные зеленкой вавки. Бабушка приглаживает наши
вихры большой мозолистой ладонью и достает из глубокого кармана передника
пряники, пахнущие сундучным ладаном. Когда солнышко забирается высоко в горку и
печёт жаром наши картофелеобразные затылки, мы вслед за ней нехотя плетемся в
избу обедать забелёнными сливками щами из чугунка и сыто клюем облупленными
носами, безропотно позволяя уложить себя на широкой кровати в маленькой
спаленке с окном, занавешенным выцветшими тряпицами. Она еще сидит и поет
затихающим голосом сказки, а мы вздрагиваем во сне, прыгая с горки в речку, а
бабушка вздыхает, что мы во сне растем.
Утром после хриплых петухов с теплой еще печи мы украдкой
из-под ресниц наблюдаем, как бабушка стоит на коленях перед иконами и шепчет
песню Богу, походя подобрав на руки пушистую кошку, гладя ее, урчащую и льнущую
мордочкой к ее уютной груди. Иногда она всхлипывает, подносит к глазам краешки
платочка, и мы, стыдливо затаившись, подозреваем, что сейчас шепчет она про
нас. Над нами непривычно рядом нависает потолок из широких крашеных досок, на
котором дремлют не засыпающие на зиму мухи. Рядом со мной к побелке кирпичной
стены прижались валенки и телогрейка с заплатками. К нам под потолок залетает
аромат томленной в молоке картошки. Нас не надо звать к столу, мы неумело
сползаем с печи на лавку. За окном серенько светлеет промозглое утро, именно
такое, когда особенно уютно в натопленной избе. Бабушка вышла во двор, оттуда
приглушенно доносятся ее «цы-цып-цып» и куриное «ко-ко-ко», мы сидим за
накрытым столом, слушаем постукивание ходиков с чугунными шишками на длинных
цепочках, нам многое нужно обсудить, но мы снова молчим, уплетая невыразимо
вкусную картошку и запивая теплым пенистым молоком. Бабушка, скрипнув дверью,
вразвалочку вступает внутрь, внося с собой холодный влажный запах двора, и с
порога запевает свою сказочную песню. Она почти не поднимает на нас застенчивых
глаз, ее движения, лицо и фигура округлы и плавны, слова окружают ее облаком,
обволакивающим и нас. Совершенно не хочется двигаться, мы можем нечаянно
спугнуть эту сказку, мы просто жадно слушаем ее, смотрим во все глаза, вдыхаем
это, живем этим. Вживаемся снова в это забытое, но легко вспоминаемое, живущее
в нас, оказывается.