На станцию мы приехали быстро, в магазине купили у грустной
одинокой женщины в сером халате гремучие спички, пачечную окаменевшую снова
соль и совершенно твердую многолетнюю колбасу молотовского завода. Людей здесь
не встретили, только электричка пронеслась мимо, взвихрив на платформе сырой
туман. Потом так же быстро доехали мы по влажной бесследной грунтовой дороге до
ближнего леса и оставили Роланда у края ждать нашего возвращения. Лес в глубине
оказался густым, и приходилось продираться сквозь его чащу, ветки цеплялись за
рукава выданных нам бабушкой телогреек, сверху на нас низвергались каскады
крупных застрявших в кронах деревьев дождевых капель. Полянка с поваленным
стволом старой березы распахнула нам свой светлый простор, и мы присели
отдохнуть и стряхнуть с себя паутину, листья и брызги водопада. Когда мы
успокоились и бездумно огляделись, тишина обступила нас, и глаза, обозревавшие
поляну, наткнулись на желтые округлые шляпки грибов. Каждый в свою сторону мы
одновременно присели к этим шляпкам и собирали их, бережно укладывая на дно
корзин, тут же глаз примечал новые желтые пятна, мы подсаживались к ним, срезали
новые грибы, а там уже следующая парочка или тройка ждала нас, мы ползали,
собирали и скоро уже корзины наполнились, а грибы все приветствовали нас новыми
желтыми подмигиваниями. Ладно, не будем предаваться алчности, набрали и хватит,
уговаривали мы себя и друг друга, но шальные глаза азартно прыгали и прыгали
по веселым шляпкам. Тогда мы по проложенной грудью дороге вернулись к нашему
дворецкому, сверкнувшему на нас осуждающими глазами фар. Эх, слуга господский,
разве ты сейчас поймешь нас, вымокших, одуревших от первозданной дикости этой
чащобы, густого мокрого воздуха, настоянного на хвое и грибной прелости,
бегущих от азарта грибной охоты, которая пуще неволи, порозовевших, оживших,
топающих грязными сапогами по земле, да, мать-сырой-земле. Чужими ввалились мы
в салон аристократов, пахнувший дорогой кожей и сигарами, нехотя вез нас
дворецкий, не признавая своими хозяевами, с отвращением проезжал Роланд мутные
лужи и скользкий суглинок грунтовки, и только у бабушкиной избы успокоился,
вздернув нос после мягкого торможения и облегченно выпроваживая нас вон. Да
ладно, подумаешь, на вот я тебе и двери твои прикрою, чтобы твои аккумуляторы
не сажать, стой тут себе, красуйся, любуйся собой, нарцисс британский, привязался,
тоже мне тут.
Изба родственно встретила нас уютным парным теплом, и
бабушка хвалила нас за грибы и наши розовые щеки, собирая на стол, чтобы
утолить наш голод со свежего воздуха. Внучок вмешивался в бабушкин речитатив,
вставляя воздыхания из нашего путешествия по здешним местам, ожидая остывания
парящих щей и наблюдая за ловким разбором грибов из наших корзин в блюда с
подсоленной из монолитной пачки водой. Прежде чем шумно втянуть в себя порцию
щей из деревянной расписной ложки со щербинками, я протяжно сдувал с розовой
поверхности парок, подставляя под ложку толстый кусок ноздреватого ржаного
хлеба, на который стекали капли из переполненной ложечной емкости. От такого
дыхательно-горячительного напитания слегка кружилась голова, жаркое тепло наполняло
тело от его географического центра к периферии, выгоняя на лоб крупные капли
солоноватой влаги. И полотенце, заботливо протянутое бабушкой, обернулось
вокруг шеи и приятно холодило соприкасанием, и оконное стекло, запотевшее от
обильных паров, скрывало от наших случайных взглядов вздернутый нос Роланда,
тоже покрытый каплями влаги, но холодной дождевой. Мы уже сыто щурили глаза,
вслушиваясь в удаляющиеся бабушкины слова, как вдруг внучок произнес
неожиданное, предлагая уехать отсюда электропоездом. Я согласился, потому что
знал заранее невыполнимость этого предложения, но желая еще раз это проверить.
Бабушке мы сказали, что попытаемся уехать поездом, а автомобиль пусть стоит тут
себе, потому как хлеба не просит. Она собрала нам корзинку деревенской снеди, и
мы пошли тропинкой мимо автомобиля и заборов туда, откуда изредка долетали
гудки зеленых поездов.