Тем временем Гийом Тирский путешествовал. На закате своих дней Папа Александр III созвал собор, на котором должны были присутствовать епископы христианского мира. Одним из первых был призван Гийом, архиепископ Тирский и канцлер королевства, который и возглавил делегацию. Осенью 1178 года он отплыл вместе с Обером Вифлеемским, Раулем Севастийским, Жосом Акрским, Роменом Триполитанским, Рено Сионским и приором храма Гроба Господня, представлявшим патриарха Амори, который был слишком стар для того, чтобы отправиться в такое нелегкое путешествие. Не без тайного ликования он взял с собой и злого гения Аньес: не пора ли было Гераклию всерьез отнестись к своей роли епископа Кесарийского? Красавец-прелат отправился в путь неохотно, но избежать этой миссии и в самом деле было невозможно. Гийом Тирский, со своей стороны, очень надеялся добиться для милого ему королевства серьезных преимуществ и обязательства знатных сеньоров сражаться за гробницу Христа. Кроме того, король облек епископа Акры, Жоса, особенным поручением: ему следовало отправиться в Бургундию и предложить герцогу Гуго III руку принцессы Сибиллы, вдовы маркиза де Монферра. В самом деле, молодая вдова, как и ее мать, нуждалась в том, чтобы у нее вновь появился спутник жизни. Она заигрывала с Бодуэном де Рамла, но, несмотря на страсть, которой тот не скрывал, он казался ей скучноватым, и, пожалуй, уже недостаточно молодым, а главное — она слишком давно его знала. Потому-то ее брат и решил послать за чужестранцем.
Жизнь в королевстве текла мирно, и Ариане пришлось смириться с возвращением в Наблус вместе с другими камеристками королевы Марии и ее дочери.
Так прошло много месяцев.
Жоад бен Эзра бессильно развел руками: — У меня совсем ничего не осталось! Запасы иссякли, и поскольку никто из тех, кого мы посылали за целебными семечками, которые мне необходимы, так и не вернулся, я ничего не могу поделать.
Нахмурившись и запустив руку в черную бороду, он расхаживал взад-вперед по прохладному залу, в котором принимал гостя. Снаружи стояла июльская жара, тяжкий зной навалился на иерусалимские террасы всем весом слепящих лучей, и на улицах еврейского квартала, защищенных от палящего солнца тростниковыми решетками, едва ли не в каждом тенистом уголке лежал и спал, свернувшись клубочком, какой-нибудь человек. В этот полуденный час город затих: прекратилась всякая работа, а мастерские и лавки закрылись для посетителей. Но в доме бен Эзры, выходившем на улицу глухой стеной, с надежно хранившими прохладу лавровыми деревьями и старой смоковницей во внутреннем дворике, было приятно находиться. А еще лучше — в зале с толстыми стенами, как и во многих домах старого города, сложенными во времена Ирода. Тибо, прибывший в королевский город накануне, выбрал для визита к врачу-еврею именно этот час, когда улицы были почти пустынными. Покинув дворец, — впрочем, сейчас опустевший, поскольку Аньес решила провести лето вместе с дочерью и внуком в Яффе, подышать морским воздухом, — он перебрался на старый «постоялый двор царя Давида», самый древний и самый лучший в городе. Вечером, когда станет немного прохладнее, он уедет.