Он налил в горшочек воды, всыпал туда же горсть сероватой травы и поставил зелье на огонь.
— А что, это лучше меда? — спросил Рено, подергивая носом, словно принюхивающаяся собака.
— В некотором смысле — да, лучше, но этого отвара нельзя пить слишком много. Кроме того, лекарственные травы, как и мед, всего лишь облегчают состояние, но не лечат. Болезнь засела во мне очень глубоко, и я знаю, что никаким снадобьем ее не прогонишь. Мое легкое поедает злобный зверь, и последнее слово будет за ним.
— И нельзя убить этого зверя?
— Нет. Теперь он — часть меня самого, и убивая его, убьешь меня. Разумеется, тогда бы все быстро закончилось, но было бы жаль, потому что боль спасительна для того, кто много грешил. Господь скорее простит меня, если я претерплю страдания...— А вы сейчас их терпите, — без тени сомнения произнес Рено, заметив капли пота, выступившие на впалых висках и вокруг ставших странно-восковыми губ старика. — Вам надо прилечь. Правда, на таком ложе спокойно не уснешь, — добавил он, бросив недовольный взгляд на голую доску, заменявшую отшельнику постель. — Давайте-ка я устрою вас получше.
Молодой человек пошел было за соломой, чтобы соорудить из нее хоть какое-то подобие матраса, но отшельник его остановил:
— Не надо! Я так давно сплю на этой доске, что любая подушка, даже самая мягкая, мне только помешала бы. Но ты прав: мне надо лечь. И я хочу помолиться — иногда во время молитвы ко мне приходит сон. Только прежде...
Он направился в самый темный угол башни, повозился там немножко и обернулся к Рено.
— Иди сюда, поможешь мне! — расстроенный тем, что не справился сам, позвал он. — Сил совсем не осталось...
Рено подошел и, выполняя указания отшельника, вынул из стены два тяжеленных камня. За ними оказалась ниша, а в ней — пакет, обернутый грубой тканью. Старик велел взять пакет и положить его на стол.
— А теперь разверни!
Юноша развязал шнурок, развернул ткань, от которой исходил какой-то давний, неуловимый запах, и увидел стопку пергаментов, очень тонких, почти как велень19. Стопка состояла из многостраничных тетрадей. Страницы, исписанные четким, легко читаемым почерком, были скреплены продернутыми в дырочки и завязанными узлом обрывками пеньковой веревки, все вместе представляло собой нечто вроде книги без обложки и без названия. Вместо заглавия стояли две даты: 1176-1230.
Старый рыцарь положил на эту пергаментную книгу тонкую, все еще красивую руку — старость не изуродовала ее суставов — и сказал:
— Я написал все это для тебя. Тут... тут моя жизнь и те тайны, которые подарила ей судьба, надеюсь, тебе полезно будет это узнать. Еще здесь написано все, что мне известно о твоем рождении. Ты должен прочесть это прямо сейчас, чтобы я, грешный, мог упокоиться с миром. Потом я дам тебе все необходимое, чтобы ты понял, какое звено соединяет наши жизни... Читай, дитя мое, читай!