— Батюшка, — произнес Смушко. — Извини, отрываю тебя, хочу спросить…
— Да? — благожелательно откликнулся отец Егорий.
— Зачем тебе этот парень?
— Нужен, — голос Игоря Саввича стал строг. — Всякая душа человеческая нам надобна!
— Я спросил, — терпеливо и мягко проговорил Смушко, — не для чего нам эта душа, а для чего тебе этот парень? Только не сердись! — поспешно добавил он, увидя, как встопорщились брови отца Егория. — Вижу ведь: место особое при себе ты ему назначил.
— Глазастый, — буркнул Игорь Саввич. — Ревнуешь, староста?
— Бог с тобой, батюшка! — воскликнул Смушко. — Какая тут ревность? Беспокойство одно… Но немалое беспокойство!
— Выкладывай!
— Он опасен! — заявил Смушко. — И дело с ним иметь нелегко будет.
— Глупости! — отрезал отец Егорий. — Грехи я ему отпустил, и ответ теперь перед Господом — мой. А человек он не порченый, то я знаю!
— Не о том речь, — возразил Степаныч. — Батюшка, послушай меня! Вот собака такая есть — бультерьер…
— Этот, что мордой на носорога похож? Ну, знаю. Ты мне зубы не заговаривай!
— Погоди, батюшка, дослушай! Хотел я таких собачек для общины нашей приобрести, в охрану…
— У тебя на этой охране — бзик! — Игорь Саввич покачал головой.
— Да слушай же ты, наконец! — не выдержав, возмутился Григорий Степанович.
— Слушаю, слушаю. — Отец Егорий ухмыльнулся в бороду. — Бультерьер, значит?
— Вот именно. Предан, бесстрашен, а если вцепится, умрет — не отпустит! Хотел купить, да отговорили меня. Порода, говорят, неустойчивая стала: то слишком добрые вырастают, то, наоборот, неуправляемые. На хозяина кидаются даже, а зазеваешься — насмерть невинного человека искалечат. Пришлось вот этих немецких волков завести, хоть и не люблю их. Так я к чему веду: Андрей — человек неплохой. Вежливый, образованный, о правде понятие имеет, но свое понятие. А взорвется — костей не соберешь. Неуправляем!
— Порода, говоришь, неустойчивая? — усмехнулся отец Егорий. — Учту. Однако ж, может, не беспокойство это, а потребность к действию? Жизнь, а?
Степаныч пожал плечами.
— Ладно, — сказал отец Егорий. — Есть и то еще, о чем говорить не собираюсь. Даже тебе. А оттеснить его от меня и не думай! Я сам бультерьер: вцеплюсь — не отпущу. Дошло?
— Вполне, — ответил Степаныч. — Я ведь думал: знаю, чего ты не знаешь. Прости, возомнил!
— Не винись! — возразил Игорь Саввич. — Что беспокоишься о нас — спаси Бог! Но не беспокойся. Помнишь, я сказал тогда в машине? Этот человек — мой! Разве я знал обо всех этих делах его? Знал?
— Нет, не знал, — согласился Степаныч. — Но ведь от таких дел люди лучше не становятся.