— Зачем? — спросил Ди ошеломленно.
— Не представляю, — пожал плечами Сюэли. — Прощай, разум.
Сюэли разыскал в локалке тот самый фильм, который стал в свое время его первым прикосновением к российскому кинематографу. Он пересмотрел его очень много раз и многие выражения в своей речи начал либо напрямую брать из диалогов этого фильма, либо создавать по образцу.
— Неужели твоего допуска недостаточно для работы в китайской части архива? Не понимаю, — сказал Ди.
— Нет, они говорят, что в то крыло здания вообще пройти нельзя — там проваливается паркет. И никогда не знаешь, в какой момент он тебя поглотит. Я понял по их описанию, что это похоже на зыбучие пески в Си-цзане.
— Почему ты не настаивал?
— Там в самом темном месте коридора висит большой, очень старый пыльный стенд — «Узлы и петли». На нем прямо навязаны веревочные петли… и узлы, и каждый подписан машинописным способом, как что называется.
— Я понял, — сказал Ди. — Ничего не остается. Тебе надо просто выучить русский язык.
Четыре месяца Сюэли ничего другого не делал, только как сумасшедший учил русский язык. Бабушка снова легла в больницу. Узнать что-нибудь новое о дедушке не представлялось возможным. За это время он нашел столько разных смыслов в творчестве Сыма Цяня, что мог бы написать десять работ под руководством Лай ши-фу, если бы понадобилось.
В феврале Саюри начала хворать, чахнуть, и Сюэли внушил ей, что она просто давно не видела цветов сакуры, и убедил ее вернуться месяца на два в Токио.
В своей комнате он наклеил на стену гу-ши с иллюстрацией — древнюю историю следующего содержания:
«Студент Ван, родом из провинции Шаньдун, видел такую пользу в учении, что, чтобы домашние не мешали ему заниматься, по вечерам тайком уходил в заброшенный храм и сидел там над книгами до рассвета. Однажды, когда он так сидел, в храм явились духи и разного рода лисы и стали его донимать: бросать в него разной дрянью. Удрученный этим, он сказал: „Вы бы, лисы, шли тоже учиться! Ведь насколько бы выше простого человека вы ни были, но и вам несомненно есть что подучить: иначе вы не бродили бы по земле, а сидели бы давно в небесных чертогах с персиками бессмертия в зубах“. Пристыженные лисы с грохотом исчезли».
Он переписал этот текст лучшим своим почерком и смотрел на него каждый день, хотя Ху Шэнбэй и утверждал, что такая картина на стене как-то портит атмосферу. Сам же Ху Шэнбэй к тому времени отвинтил от стены книжный шкаф, разобрал его, собрал заново, положил его на бок и задвинул в левый дальний угол, уверяя, что от этого теперь в том углу должно стать очень хорошо.