"Вы занимаетесь софистикой, когда говорите, что сын Божий — само слово, объявляя сына Божьего "словом", вы предъявляете не чистое, святое слово, а человека, позорнейшим образом, поведенного на казнь и подвергнутого мукам бичевания. Если бы сын Божий был у вас действительно словом, мы бы вас похвалили" (II, 31). "Но ваш Иисус только хвастун и колдун" (II, 32).
Автор "Правдивого слова" пишет также о воскресении Иисуса. При этом он совершенно справедливо недоумевает, что, смог ли кто-либо воскреснуть после смерти во плоти. Он отмечает, что это утверждение старо как мир:
"Ведь то же самое говорят у скифов о Замолксисе, рабе Пифагора, в Италии о самом Пифагоре, в Египте — о Рампсините. Этот даже играл якобы в аду в кости с Деметрой и вернулся оттуда с подарками от нее. Такое же рассказывают об Орфее у одризов, о Протесилае в Рессалии, и о Геракле в Генаре " (II, 55).
Цельс приводит несколько примеров умерших и воскресших богов из греческого и римского пантеона и вполне резонно проводит их аналогию с мифом о телесном воскресении Христа. Цельс справедливо вопрошает:
"Почему вы думаете, что у других это считается и в действительности является сказкой, у вас же это драматическое происшествие придумано прилично и правдоподобно — его возглас на столбе, когда он испустил дух, и землетрясение, и затмение?" (II, 55).
Далее Цельс подробно останавливается на логическом противоречии самого факта "воскресения". Если (воскресение) имело столь большое значение для доказательства его божественности,
"ему, во всяком случае, следовало бы исчезнуть прямо со столба (II, 68), так, чтобы это все видели. А он предпочел скрыться, но кто же когда-либо, будучи послан как вестник, скрывается, когда нужно возвестить то, что ему было поручено? Пока он облеченный в плоть, не внушал доверия, он всем проповедовал без устали, а когда он, восстав из мертвых, мог бы внушить крепкую веру, он явился тайком только одной какой-то женщине и собственным своим приверженцам; когда его наказывали, его видели все, а когда он воскрес — только один человек, а ведь должно было быть наоборот" (II, 70). "Так-то он рассчитывал просветить благочестивых и пожалеть заблуждающихся и покаявшихся" (II, 71). "Если он хотел остаться в неизвестности, то зачем раздался голос, объявляющий его сыном Божьим? Если же он не хотел скрываться, к чему было подвергаться наказанию и умереть? (II, 72). А если он хотел (примером) перенесенных им страданий научить нас презирать смерть, то, восстав из мертвых, он должен был бы открыто призвать всех и объяснить, ради чего он сошел на землю" (II, 73).