Сидя на лавочке в сквере, Дмитрий вновь переживал события месячной давности. Мрачные корпуса психиатрической лечебницы – Сабуровой дачи – со следами недавно бушевавшего тут пожара почти не отличались от тюремных строений. Признанный медиками психически больным, Усов содержался здесь, «на Сабурке», как говорили горожане. Главный врач приставил Дмитрию двух дюжих санитаров, объяснив:
– Усов сейчас тихий, в депрессии. Но разговор ведь у вас пойдет непростой, он может возбудиться. Человек он сильный, а в таком состоянии силы удваиваются. Если что – ребята вам помогут.
Предосторожности, к счастью, оказались лишними. Усов был вял, апатичен и таким оставался до конца. Хотя на вопросы отвечал охотно, а потом просто сам стал рассказывать.
Зина Калугина ему очень нравилась. Митя и сам помнил, как Зиночка рассказывала: они сидели у Жени за столом, пили чай, смеялись... Юные, красивые девушки, живые... Да, простоватому и недалекому парню, который в отделе статистики сшивал бумаги, вел учет папкам с документами, разносил по отделам материалы, незлые шуточки и звонкий смех черноглазой девушки грели сердце. К нему все относились по-доброму. Зиночка, бывало, поддразнивала его, но он считал, что она имеет на то особое право. Все привыкли к его ворчливому добродушию, потому, наверное, никого не испугала резкая перемена в настроении и характере Усова. Да и разве допускают люди мысль о том, что обыденное и привычное может обернуться страшным.
Поручик Реутов, однажды появившись в отделе, сразу стал кумиром для Усова. Реутов тоже был к нему добр, разговаривал, расспрашивал, давал мелкие поручения. А заметив, что парень неравнодушен к Зиночке, одобрил и охотно разговаривал с ним о девушке.
Но за неделю до трагедии все переменилось... Дойдя до этого, Усов надолго замолчал, глаза стали мутными, тело обмякло. Дмитрию пришлось переспросить: «Что изменилось? Калугина? Поручик?» Да, поручик, хотя к Усову он стал будто еще внимательнее и душевнее. Называл Мишей и себя позволил звать Сашей. Заходил к Усову вечером домой и его к себе приглашал. А разговоры сводил все к одному: издевается над ним, простодушным парнем, Зиночка, смеется, высмеивает перед всеми в отделе... Сам не заметил Михаил, как каждое слово Калугиной стало выводить его из себя. Она, беспечная, не замечала, все так же подсмеивалась, шутила. А у него бешенством наливались глаза, пытался ответить, запинался, убегал из комнаты, а вслед звенел ее хохоточек...
В тот самый, последний день поручик забежал в отдел с утра, минут на десять, к своей невесте Радзилевской. В коридоре тихо сказал Усову: «Пообедаем вместе, буду ждать на углу». В середине дня, встретившись на улице, они спустились в подвал трактира, Реутов заказал графин водки, как делал постоянно всю последнюю неделю. Выпили, и Усов тут же, с закипающей злобой заговорил о Калугиной. Реутов сказал: «Видишь, она из тебя сделала шута для всех». Вот тогда-то он и крикнул: «Убью!» Поручик засмеялся и пропел насмешливо: «И в грудь себе вонзила шестнадцать столовых ножей...» Взял в руки лежащий на столе нож, провел пальцем по лезвию: «Острый!» Положил на место, под самую руку Усова, бросил: «Сейчас вернусь», и ушел к стойке. А он сунул этот нож в карман, налил из графина, выпил, налил еще...