— Меня беспокоят тревожные мысли, — сказала Ханна. — Вот я и подумала, что смогу от них избавиться, если поговорю о них с кем-то.
Священник молча слушал, и она продолжала:
— Мысли, которых не должно быть у меня в голове. Недопустимые мысли.
— Значит, вы поступаете правильно, если хотите поговорить о них.
— Проблема в том, что я пообещала никому об этом не рассказывать. И я не хочу нарушать обещание. Все так запутано. Вы, наверное, будете думать, что я ужасный человек.
— Нет, не буду. — Его поразило охватившее ее неожиданное смятение. — Вы не хотите предать оказанное вам доверие, я прав?
— Что-то вроде того.
— Но что-то в этом оказанном доверии причиняет вам душевные муки?
— Да. — Ханна наморщила лоб, выдавая этим свое опасение: она уже начала вдаваться в детали. Джеймс понимал, что у него было мало опыта в работе с людьми своего возраста. Женщины постарше и дети обращались к нему за отпущением грехов, но из-за разницы в возрасте ему было легче выполнить свой долг, да и их грехи всегда были незначительны. Ханна Мэннинг принадлежала к его поколению. И это заставляло его остро чувствовать, что он не годится для ее случая.
— Если вы желаете поговорить со мной в форме исповеди, то все, что вы скажете, не покинет этого места, — заверил он ее. — Мой духовный сан обязывает меня хранить тайну исповеди. А значит, вы никого не предадите. Может быть, так я смогу вам помочь найти… обрести душевный покой, которого вы заслуживаете.
Даже ему эти слова казались высокомерными, почти высокопарными. Он действительно считал все сказанное правильным, но понимал, что говорить надо проще — сердцем, а не разумом. И как у них это получается?
Ханна прочитала растерянность на его до неприличия красивом лице.
— Для этого нам надо быть в церкви?
— Нет, мы можем сделать это здесь.
— Но я думала…
— Исповедальня гарантирует людям анонимность, вот и все. Решать вам.
— Думаю, здесь мне было бы лучше.
— Тогда я сейчас вернусь.
Он направился в боковую дверь церкви и через какое-то время вернулся с пурпурной столой в руках. Присаживаясь на скамью, отец Джимми накинул ее на плечи и, избегая смотреть Ханне прямо в глаза, перекрестил ее и благословил:
— Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, аминь.
Словами, которые она хорошо отшлифовала еще в детстве, Ханна дала ответ автоматически:
— Простите меня, отец, ибо я согрешила. Прошло уже семь лет с того дня, когда я в последний раз исповедовалась. Вот мои грехи. — Она заколебалась. — Я… Я хочу того, что мне не принадлежит.
— И что же это?
— Этот ребенок. Я не хочу его отдавать.