Для нее это было сущей пыткой. Софья Матвеевна честно пыталась объяснить разницу между порнографией и искусством, не выходя за рамки приличий, которые ей преподавали, наверное, еще в институте благородных девиц. По классу то и дело пробегали короткие смешки, когда наша бабуля сбивалась, краснела и стыдливо произносила: "Ну вы, дети, понимаете, конечно, о чем я говорю!" или "К порнографии приравнивается упоминание сами знаете каких органов, дети!" Я внимательно следила за рассказом литераторши. Но к концу урока обнаружила, что думаю о Саймоне…
— Полина' — я ощутила легкий толчок в бок и… очнулась. На меня недоуменно смотрела Надя. — Ты спишь, что ли? — возмутилась подруга. — С открытыми глазами? А меня научишь?
Оказывается, урок литературы закончился. Мы с Надей остались в классе вдвоем. Я со вздохом принялась собирать учебники. Надя, похоже, никуда не торопилась. Она достала пилочку и принялась подравнивать и без того безупречные ногти.
— Что, лоханулись вчера журналисты-то? — спросила вдруг она. Я замерла. — Надо ж такое придумать! Что твой спасатель — Морской! Они и мне звонили, я им сказала: "Где вы эту чушь услышали?" А они, между прочим, интервью хотели у меня взять! Но я с шоу-бизом завязала, интервью не даю!
Надя удовлетворенно осмотрела свои ногти и убрала пилочку в косметичку.
— Так они тебе вчера звонили? — тупо переспросила я.
— Говорю же — звонили! Над ними вся Бетта смеется! Тоже мне нашли сенсацию! Лучше бы рассказали, как на нашем рынке людей пирожками с собачатиной кормят!
Мы пошли к выходу.
— Что сегодня делаешь? Опять со своим? — с деланым равнодушием поинтересовалась Надя.
— Уроки учить буду… — вяло отозвалась я, действительно надеясь убить день за зубрежкой.
— А-а-а… Ну давай тогда! До завтра! — бросила Надя разочарованно.
Впервые за последнее время я радовалась тому, что уроков задали много. Это хоть как-то отвлекло меня от мыслей о Саймоне. Но к девяти часам я сделала все, что задали на текущую неделю. Больше нечем было отгородиться от мыслей, которые атаковали меня весь день. Саймон не позвонил и не дал о себе знать.
Закрывшись в своей комнатушке, я прильнула к окну и, впав в какое-то оцепенение, смотрела, как последние лучи солнца окрашивают двор, кусты и пыльную дорожку в золотисто-медовый цвет. К горлу подступил ком, и я тихо, судорожно расплакалась. Обхватив голову руками, я раскачивалась туда-сюда, как китайский болванчик…
Мобильный телефон стал моим наваждением: я не выпускала его из рук ни на минуту. Но Саймон не звонил и был недоступен. На следующее утро, несмотря на то что голова раскалывалась после бессонной ночи, я решила сходить к профессору Стояну — может быть, он знает что-то о Саймоне? Чтобы бабушка не задавала лишних вопросов, я взяла с собой школьную сумку. Но, выйдя из дома, направилась в сторону гор. Дорога до дома профессора показалась мне сегодня нестерпимо длинной. Не обращая внимания на встречный ветер, я упрямо бежала вверх — задыхаясь, спотыкаясь, натыкаясь на колючки кустов и распугивая маленьких ящерок, вылезших погреться на солнце. Минутами мне казалось, что этот бег никогда не закончится, что я всю оставшуюся жизнь буду бежать куда-то навстречу ветру, в поисках любимого…