Падение Берлинской стены (Максимычев) - страница 129

взяли меня слева и справа под руки, и мы протиснулись к помосту для ораторов. Мне пришлось говорить, не получив ни минуты, чтобы перевести дух. Я испытывал страх. Но не перед физическим насилием. С ним мне приходилось считаться постоянно – я не могу исключить такой возможности и сегодня: раз уж ты «красная свинья», то это навсегда. В тот же момент перед лицом теряющейся в темноте, неясной, взбешенной толпы у меня в голове засел иной страх: если ты потерпишь неудачу, если ты сейчас не найдешь правильных слов, если по твоей вине и так накаленная атмосфера выйдет еще больше из-под контроля, то наступит настоящий правительственный кризис. […] Я искал слова, говорил о лежащей на всех нас ответственности, взывал к благоразумию, обращался к гражданским чувствам. Для того чтобы предотвратить предстоящий штурм, я использовал образ: разве могут быть стулья в ответе за зады, которые когда-то на них сидели? Я говорил и чувствовал: все это, собственно, не ново, но я уже не говорю в абсолютную пустоту и черноту. Появилась надежда успокоить эту массу людей. Но вдруг ворота распахнулись. До сегодняшнего дня остается неясным, кто приказал это сделать, кто вообще был так сильно заинтересован в открытии доступа к комплексу зданий МГБ и в том, что потом произошло. […] Разве так уж притянуто за уши предположение, что люди из гражданских движений помогали западным спецслужбам и использовали в этих целях штурм здания госбезопасности? […] Ведь в тот вечер массы были направлены в основном к вспомогательному блоку, в то время как другие занялись архивами службы контр-шпионажа. Кто знает, что тогда попало и в чьи руки? И осталось в них? […] Плащ истории прикрывает многое; его блестящая лицевая сторона может утаивать довольно неприглядную подкладку»[133].

Штурм здания МГБ означал поворотную точку в ходе кризиса ГДР. Посол так оценивал обстановку на совещании утром 16 января: «[Наступил] новый этап: [состоялся] захват МГБ, начались забастовки, лозунги против госбезопасности и СЕПГ-ПДС (вплоть до [требований] роспуска), за воссоединение. [Налицо] еще более непредсказуемое развитие. Руководство ГДР запуталось в бесконечных дискуссиях. [Нам надо бы] покритиковать поведение западников». Действительно, последствия происшествия 15 января 1990 года были сравнимы лишь с эффектом падения стены 9 ноября 1989 года. Только тогда импульс носил положительный характер, а 15 января – сугубо отрицательный.

Штурм продемонстрировал тот факт, что коалиционное правительство Модрова не в состоянии более обеспечить стабильность, которой жаждало большинство населения. Кривая популярности Модрова пошла резко вниз. Ускорилась дезинтеграция СЕПГ-ПДС. 21 января заместитель председателя СЕПГ-ПДС, обер-бургомистр Дрездена Вольфганг Бергхофер объявил о выходе из партийных рядов вместе с 39 другими руководящими членами партии из Дрездена. Примеру Бергхофера последовали многие коммунисты по всей стране. На совещании 18 января посол рассказал о содержании своей беседы с Модровым накануне: «По оценке Модрова, сложная ситуация [царит] в СЕПГ-ПДС и в отношениях между партией и правительством. Большинство населения отвергает СЕПГ-ПДС. Как быть Модрову? Может быть, сосредоточиться на правительстве и расширении правительственной коалиции? Модров решил изменить тактику поведения [правительства] за Круглым столом – [нужно] создание общей ответственности. [Удручает] некомпетентность участников Круглого стола. […] Население обеспокоено разгромом [здания] МГБ. [Этим занимались] боевики отсюда и главным образом из Западного Берлина, искали документы о связи между руководством СЕПГ и МГБ. [Курсируют] слухи о возможных захватах парткомов и ратуш, на 31 января [предсказывают] «ночь длинных ножей». [Принимаются] превентивные меры. Страх населения растет».