— Почту за честь, — поклонилась Мисако.
Священник поклонился в ответ.
— Тогда я пойду разожгу угли и буду вас ждать.
Мисако принялась готовиться к церемонии. Она сняла наручные часы, потому что в чайном домике ничто не должно напоминать о времени, и кольца, чтобы ненароком не поцарапать драгоценную посуду. В сумочке, к счастью, нашлись чистые таби. Сменив носки, она, следуя указаниям Кэнсё, прошла в конец коридора и отодвинула стеклянную дверь.
Снаружи на дорожке из камней ждала пара соломенных сандалий. Мисако обулась и пошла по дорожке, которая вела через сад к маленькой хижине с соломенной крышей. Набрав бамбуковым черпаком воды из каменного колодца, она вымыла руки и постояла немного на ковре из сосновой хвои, глубоко вдыхая прохладный влажный воздух и очищая разум от посторонних мыслей. Потом сняла сандалии, отодвинула крошечную дверь и пролезла, сильно нагнувшись, сквозь нидзири-гути, низкий вход.
Маленькая комнатка на четыре с половиной татами имела одно окошко с бамбуковой решеткой. Жаровня была вделана в пол в углу, над горящими углями на треножнике стоял чайник. Налево от двери находилась токонома, где в простой глиняной вазе стояла тонкая, едва распустившаяся ветка сливы, а рядом лежал свиток. Мисако опустилась на колени и развернула его, но никаких надписей не нашла.
Головоломка требовала разрешения. Мисако сосредоточенно смотрела на чистый лист, испытывая сильное желание что-нибудь на нем написать. «Любовь есть страдание» — возник перед глазами ряд иероглифов, потом медленно растаял. За спиной послышалось бульканье воды в закипавшем чайнике.
В комнату вошел Кэнсё. Он сел на колени возле жаровни и с улыбкой поклонился, совсем не чопорно или торжественно, а как-то по-домашнему. Мисако поклонилась в ответ.
— Я не совсем понимаю… — Она указала глазами на свиток и ветку в вазе.
Он положил свои большие руки на колени и объяснил, слегка поклонившись:
— Ветка сливы означает обещание весны.
— А пустой свиток?
Монах смущенно улыбнулся.
— Я знаю о ваших успехах в искусстве каллиграфии и надеюсь, что вы окажете мне честь и что-нибудь напишете.
Мисако на коленях придвинулась ближе к жаровне.
— Мои успехи не так уж значительны… но будь это иначе, что бы вы посоветовали мне написать?
Монах наклонил голову, размышляя.
— Наверное, вот что, — медленно произнес он. — «Счастья может достичь лишь тот, кто постиг печаль». Как вы думаете, подойдет?
— Слишком много слов, — лукаво улыбнулась она.
Кэнсё задумчиво провел рукой по выбритой голове.
— А как бы вы написали?
Мисако помолчала, сложив руки на коленях.