— Не могу поверить, что все закончилось… — Глаза Мисако наполнились слезами. — Вот я и разведена.
— И прекрасно! — подхватила Сатико. Она взглянула на часы. — Давай-ка скорее закругляться, пойдем есть суси. Буду тебя сегодня развлекать.
Мисако попыталась вернуться к работе, но мысли не хотели слушаться. Перед глазами упорно стоял образ Хидео, вычеркивающего одно имя из списка семьи и вписывающего туда другое. Она была словно самолет, который кружит и кружит в воздухе, не зная, где приземлиться. В памяти всплывали дни, когда она вместе с госпожой Имаи убирала мусор и поливала цветы на семейной могиле. Как утешительно было сознавать, что и ее прах упокоится там когда-нибудь. Теперь то место принадлежало другой. Приходилось признать, что потеря места на кладбище трогает ее больше, чем окончательное расставание с неверным мужем.
Благодаря мудрым распоряжениям дяди Хидео перевозка вещей из дома Имаи прошла без каких-либо осложнений, если не считать того, что в субботу подруги были слишком заняты в ателье и смогли приехать лишь в воскресенье двадцать третьего. Служащие дяди трудились в поте лица второй день, и на первом этаже уже стояли комод с зеркалом и туалетный столик, принадлежащие Мисако, а также большие картонные коробки с одеждой, постельным бельем и прочими вещами, готовые к отправке на склад. К четырем часам дня все было готово. Мисако и Сатико вынесли в руках кое-какие мелочи, которые Мисако хотела взять с собой, а остальное рабочие погрузили в фургон.
Неделю спустя, в день тай-ан, приносящий счастье, Хидео и Фумико поженились. Свадьбу играли скромно, в присутствии лишь членов семьи и нескольких друзей. Всего собралось человек тридцать. Мать невесты мечтала совсем о другой судьбе для дочери и была, как и ее супруг, не слишком довольна, что Фумико выходит за человека другого социального положения, да еще и в обстановке семейного скандала. Наблюдая, как жених и невеста, согласно синтоистской традиции, делают глоток церемониального сакэ, она горько переживала потерю лица семьи.
«Фумико всегда была всем недовольна, — думала она, — и не желала гордиться тем, что происходит из рода честных работящих лавочников. Небось, и забеременела нарочно, чтобы увести от жены этого лощеного идиота. Только меня она не обманет, не на ту напала… Вечно лопотала по-американски, выпендривалась, корчила из себя неизвестно что. Едва школу кончила, а уже таскалась по гостиницам с заезжим журналистом, в баню с ней пойти было стыдно — вечно синяки на заднице. Слава богу, хоть нашего подцепила, а то выскочила бы за какого-нибудь здоровенного гайдзина, тогда стыда не оберешься. С пеленок была помешана на иностранцах…»