— Иначе я чувствовала бы себя просто роботом, шагающим из квартиры на работу и обратно, — с жаром объясняла Мисако. — Теперь же у меня есть цель, причем эта цель имеет отношение к моей семье и к храму. Пусть ты считаешь наши действия странными, но я уверена, что дедушка бы их одобрил, более того, сам поступил бы так же.
Кэйко скорчила гримасу. Ну откуда такая уверенность? Впрочем, спорить бесполезно. Она давно оставила попытки разобраться до конца в сложном и противоречивом характере дочери.
— Не могу сказать, что понимаю тебя, — вздохнула она. — Хорошо хоть поделилась с матерью… Ты же знаешь, я забочусь лишь о твоем счастье.
Возвращаясь на работу, Кэйко решила поговорить с мужем. Она снова взглянула на тюльпаны и подумала, что красный цвет вовсе не так плох. Пускай у входа в больницу будет что-нибудь яркое и оптимистичное.
Мисако взяла велосипед и поехала в храм, хотя знала, что Тэйсина на месте нет. Общество старейшин отправилось сегодня в инспекционную поездку на берег реки, где цвели вишни, чтобы посмотреть, что осталось от любимой рощи горожан, сильно пострадавшей во время прошлогоднего тайфуна.
Конэн сидел на кухне, перелистывая потрепанную телефонную книгу.
— О Мисако-сан! — воскликнул он. — Прошу прощения, у меня важное дело, нужно срочно уйти. Я пытался найти кого-нибудь, кто присмотрел бы пару часов за храмом. Обычно старики с удовольствием соглашаются, но сегодня Тэйсин-сан, похоже, всех увез на экскурсию.
Мисако с улыбкой слушала необычный для младшего священника поток слов.
— Я с удовольствием останусь в храме и подожду. Мне все равно нужен Тэйсин-сан.
— Он вернется не раньше четырех, — озабоченно предупредил Конэн.
— Ничего страшного, я не тороплюсь, — успокоила его Мисако.
Монах поклонился.
— Извините, что бросаю вас одну. Даже чаем не могу угостить…
— Да разве я гостья, — махнула она рукой. — Вы же знаете, я тут выросла.
Оставшись одна, Мисако почувствовала себя как в далеком детстве и отправилась на разведку. В сумрачном алтарном зале с деревянными балками на потолке, черными от времени, она вдыхала застоявшийся воздух, пропитанный благовониями, и обрывки воспоминаний полузабытыми снами шевелились где-то в глубине сознания. Кэнсё был прав: именно храм с его древностью и сложными красочными обрядами питал ее детское воображение. С легкой улыбкой, так напоминавшей улыбку деда, Мисако бродила по комнатам, отодвигала одну за другой ветхие сёдзи, заглядывала в темные уголки, которые помнила с незапамятных времен. Вот кладовая, куда сваливали всякий хлам, копившийся в течение многих лет: коробки со старыми свитками, вазы, треснутый поднос, множество подсвечников… На полке отдельно стояла коробка, памятная с детства, в которую они с матерью часто заглядывали. Там хранились картины, написанные матерью деда. Прабабушка была талантливой художницей, одну из ее работ Кэйко даже повесила у себя дома. Мисако бережно сняла коробку с полки, открыла крышку и стала по одному вынимать и разворачивать свитки.