— Как, в понедельник? — удивленно воскликнула Мисако. Она думала, что обряд назначен на завтра. — В понедельник я должна уезжать обратно в Токио…
— Что такое один день по сравнению с целой жизнью? Завтра неблагоприятный день для заупокойной службы, а в понедельник будет удобно, потому что в музее выходной и нам не придется спешить. Еще не хватало, чтобы посторонние задавали вопросы. Попроси у матери машину, не стоит привлекать внимание по пути в сад. В этом городе слишком много праздных зевак.
— Как все странно… — вздохнула Мисако.
Старик уже закрыл глаза. Она тихо задвинула за собой сёдзи и направилась в кухню.
Цветы для бабушкиной могилы стояли в ведерке с водой возле двери. Тэйсин оставил на кухонном столе бамбуковую вазу и ножницы. Мисако принялась составлять букет, временами останавливаясь и размышляя о затее деда. Нет сомнения, что он все тщательно продумал заранее. Еще бы! Иначе зачем бы она положила в чемодан траурную одежду — если, конечно, тот дар, о котором говорил высокий монах, в самом деле существует. Стало быть, знала в глубине души, что ей предстоит…
Закончив, Мисако аккуратно завернула обрезки стеблей и листьев в газету, раздосадованная, что не в силах контролировать собственный разум.
— Это ужасно, — вырвалось у нее. — Просто сумасшествие какое-то.
На кладбище она вошла через заднюю калитку. Дорожка вела мимо старых сосен, памятники стояли по обе стороны, некоторые участки были порядком замусорены остатками ритуальных приношений. Могильный камень рода Танака, высокий и узкий, с именем, выгравированным изящными иероглифами, был украшен семейным гербом в виде цветка сливы.
Рядом уже ждали старинное деревянное ведро с водой и бамбуковый черпак — Тэйсин и об этом позаботился. Мисако поставила цветы и стала зажигать курительные палочки. Привычный ритуал, она проделывала его сотни раз, но сегодня сосредоточиться на молитве оказалось трудно. Мысли то и дело возвращались к деду, перед мысленным взором возникали его прикрытые сморщенные веки и кустистые седые брови. Он совсем стар, подумала она, словно обращаясь к покойной бабушке, и вовсе не так здоров, как хочет показать…
Мысль оборвалась, словно натянутая струна. Оборачиваться не было нужды: Кэнсё появился у могилы и в сознании молодой женщины в один и тот же момент, все равно как если бы похлопал ее по плечу. Поддавшись внезапному приступу гнева, она сделала вид, что не заметила монаха, и невольно поежилась от невежливости своего поступка.
— Простите, что потревожил вас, — удивленно произнес он после неловкой паузы.