Старики изумленно смотрели на нее, а девушка, ничего не замечая, продолжала убеждать их. Пальцы ее рук сжались в тугие, острые кулачки. Она стояла перед ними маленькая, счастливая и с необыкновенной любовью и смущением призывала больших, взрослых людей понять, что главное – это не жалеть себя!..
Старики все так же с удивлением смотрели на нее и, кажется, ждали еще чего-то. Счастливый блеск в глазах девушки постепенно сменился выражением горькой обиды: они совсем не поняли ее! И старики показались ей вдруг не такими уж умными и хорошими. Наташа выбежала из избушки, прислонилась к косяку и заплакала… Было уже темно. По крыше уныло шуршал дождь. На крыльцо с карниза дробно шлепались капли. Перед окном избушки лежал желтый квадрат света. Жирная грязь блестела в этом квадрате, как масло. В углу двора, невидимая, фыркала и хрустела травой лошадь…
Наташа не заметила, как на улицу вышел хозяин.
– Где ты, дочка? – негромко позвал он.
– Здесь.
– Ну-ка, пошли в избу, – пасечник взял ее за руку и повел за собой. Наташа покорно шла, вытирая на ходу слезы. Когда они появились в избушке, Захарыч суетливо копошился в темном углу, отыскивая что-то.
– Эка ты! Шапку куда-то забросил, язви ее, – ворчал он.
А пасечник, подкладывая в печку, тоже несколько смущенный, говорил:
– На нас не надо обижаться, дочка. Нам лучше разъяснить лишний раз… А это ты хорошо делаешь, что о людях заботишься так. Молодец.
Наконец Захарыч нашел шапку. На Наташу вместо пальто надели большой полушубок и брезентовый плащ. Она стояла посреди избы неуклюжая и смешная, поглядывая из-под башлыка мокрыми веселыми глазами и шмыгая носом. А вокруг нее хлопотали виноватые старики, соображая, что бы еще надеть на нее…
Через некоторое время телега снова мягко катилась по дороге, и на ней снова тряслись два человека.
По-прежнему ровно шумел дождь; обочь дороги, в канавках, тихонько булькало и хлюпало.
В купе, в котором ехала Лида, было очень весело.
Каждый день «резались в подкидного».
Шлепали картами по чемодану и громко кричали:
– Ходите! Вам же ходить!.. Тэк… секундочку… опп! Ха-ха!..
Лида играла плохо. Все смеялись над ее промахами. Она сама смеялась – ей нравилось, что она такая неумелая и хорошенькая, «очаровашка».
Этот ее смех так надоел всем в вагоне, что никого уже не раздражал.
Привыкли.
Он напоминал звук рассыпаемой на цементный пол мелочи.
Удивительно, как она не уставала.
А вечерами, когда из купе расходились, Лида стояла в коридоре у окна.
Кто-нибудь подходил.
Беседовали.
– Ой, как хочется скорей уже в Москву, вы себе не представляете! – говорила Лида, закинув за голову полные белые руки. – Милая Москва.