После того как Лера сделала два десятка снимков, нахохоталась до слез и едва не поссорилась с Валерием, они отправились в Павловск на экскурсионном автобусе. Тетенька-экскурсовод рассказывала в сто раз хуже Леры, и Валерий по дороге сладко заснул, но Лера растолкала его и, прибыв на место, они сразу отбились от экскурсии и пошли гулять вольным порядком. Они кормили белок, катались на катамаране по небольшому озерцу, пили кофе и ели сосиски, Лера рассказывала ему обо всем, что они видели, и парк оживал, наполняясь тенями давно ушедших людей, их переживаниями и голосами. В электричке на обратном пути с чувством выполненного долга задремала уже Лера, прислонившись к окну, а когда открыла глаза, то встретила внимательный взгляд сидевшего напротив Валерия. Неужели он рассматривал ее всю дорогу? Еще не хватало!
– Ты что на меня так смотришь?
– Я тебя хочу, – прошептал он, наклонившись к ее лицу и нарочно запутавшись рукой в волосах – как тогда! – Весь день. И вчера. И ничего не могу с этим поделать. Я даже половину информации пропустил мимо ушей, – пожаловался он.
– Валера, это не вагон СВ, это электричка, – напомнила Лера.
– Поедем к деду, а? – неожиданно предложил он. – Он тебе понравится. И с Пашкой познакомишься.
– Пашка это кто? Твой брат?
– Пашка – это черепаха. Точнее, черепах. Ему лет тридцать. Как минимум. Дед купил мне его на день рождения, когда мне исполнилось десять лет, и он был совсем маленький. Я просил собаку, но мы жили в Москве на Третьей Тверской-Ямской, тогда еще в коммуналке, да и гулять с собакой негде. Вот мне и подарили черепашку, чтоб я не ныл. Чере-Пашку. Он с тех пор у деда так и живет. Дед с ним каждый день гуляет летом.
Лера слушала про чере-Пашку и недоумевала: он действительно сказал ей то, что она слышала в электричке, или ей это спросонья показалось? Уж больно лихо съехал он с волнующей темы на рассказ о подвигах тридцатилетнего Пашки. И что они будут делать у деда?
Дед жил в старом доме на улице Марата. Когда Валерий открыл перед ней дверь подъезда (впрочем, синяя табличка сообщала, что это никакой не «подъезд», а «лестница № 1»), Лера немедленно пришла в восторг. Она никогда еще не была в настоящем петербургском доме, только читала в книжках про знаменитые квартиры в доходных домах, после революции превратившиеся в не менее легендарные коммуналки. Лера не поленилась потрогать пальцем и щербатый мозаичный пол, на котором было выложено «1884», и резные чугунные, тронутые ржавчиной перила, и обшарпанную, но все еще крепкую дверь со следами от четырех звонков и табличек с именами бывших жильцов. Теперь кнопка была только одна, а таблички и вовсе никакой не было, и Лера, оглянувшись на Валерия – он кивнул – осторожно нажала ее, будто не веря, что в этой музейной, с ее точки зрения, обстановке звонок окажется настоящим. Но дверь почти сразу распахнулась. Дед, Николай Никитович, встретил их на пороге квартиры, к ее великому огорчению, не коммунальной, а самой обыкновенной, даже недавно отремонтированной, и не выразил никакого удивления, услышав слова, от которых Лера испытала настоящее потрясение.