Это была странная мысль. И она словно бы спасала его от страха. Он не позволит им совершать преступления! Он будет держать их при себе, этих посланцев дьявола, а когда увидит, что они готовы на мерзость, обезвредит их. Как? Но это уж другой вопрос…
Он вытер пот со лба. Пот был холодный, не тот, что бывает после жаркой работы или после долгого отдыха летом на взморье. И лоб был холодным. И самому Приеде было холодно, так что он нечаянно заклацал зубами. Но тут он вспомнил, как подозрительны к людям те, что пришли к нему, остановился, еще раз вытер лицо, уравновесил дыхание, и только тогда поднялся, не спеша, по лестнице и открыл дверь своим ключом.
Да, они были подозрительны ко всему на свете. Они стояли в коридоре перед дверью, сунув руки в карманы, и Приеде знал, что руки их сжимают рукояти пистолетов, рукояти мокры от пота, предохранители на пистолетах спущены, эти люди готовы стрелять, не вынимая оружия из карманов, прямо сквозь пиджак, сквозь плащ, для этого им достаточно шевельнуть пальцем.
Он сделал вид, что ничего не заметил, прошел, как сквозь строй, под настороженными взглядами в столовую, расставил закуски и бутылки. Не глядя на них, спиной чувствовал, как они переглядывались, соглашаясь друг с другом: «Мир! Не стрелять!»
Дальнейшее было как сон, как смутные очертания дна сквозь толщу воды, когда погружаешься в море и пытаешься разглядеть рыб, раковины, крабов, — все опасно и неопределенно. Но утром вспомнил: обещал нечаянным гостям устроить их с жильем, обещал помогать, мало ли что еще обещал!
Утром Янис почувствовал себя несколько легче. Во-первых, его постояльцам было совестно, что вчера они напились, как свиньи, во-вторых, они несколько притерпелись к нему, приобвыкли, — спокойная ночь, казалось, обещала им такой же спокойный день и еще много-много других дней, они как бы укрылись от опасности за спиной Приеде — и были благодарны ему. И когда он, не очень скрывая, как ему все это неприятно, сказал, что пойдет к знакомому человечку насчет будущей квартиры, все трое согласно кивнули. Конечно, они еще не доверяли ему, но в их положении и недоверие следовало скрывать, а Приеде, сам не понимая как, нашел верный тон в отношениях с ними, чуть-чуть иронический, чуть-чуть удивленный, но в то же время и покровительственный. Да он и на самом деле чувствовал себя так: покровительственно. Что они могли без него? И длинный — Вилкс — первым отозвался на этот тон, уже говорил без повелительных интонаций, второй — Лаува — еще хотел бы покомандовать, но он и сам был под началом. Опасаться по-прежнему приходилось только колючего Эгле, этот, кажется, и родился с рукой в кармане, и в люльке держал не детские погремушки, а боевой пистолет. Впрочем, Приеде уже понял, — это у Эгле не от храбрости, а от страха…