Липкая ладонь ухватила за лицо, сжала так сильно, что Филипп вскрикнул от боли. От толчка он отлетел на несколько шагов, еле удержался на ногах.
На него с крыльца надвигалась черная, перепоясанная ремнями фигура. Только теперь Бляхин ощутил сильный запах перегара.
– Я тебя сейчас кончать буду, адъютант сучий. Вот этой вот рукой до нижней кишки разрублю.
Баба повторила:
– Ладно тебе, Харитош. Опять ты. Скушно!
– Щас антиресно будет, – пообещал боец. – Щас с его хавно потекет.
«Убьет. Этот – убьет, – понял Филипп даже не умом, который от ужаса весь съежился, а брюхом, печенкой, всем помертвевшим нутром. – Очень просто! А потом снова сядет бабу тискать».
– Я тя поучу, как с трудовым народом хутарить. – Жуткий человек покачивался, бессмысленно щурясь. Рот расползался, усы шевелились и сверкала, сверкала меж слюнявых губ железная искорка – почему-то от этого было особенно страшно. – Ховоришь, адъютант? Значит храмотный?
– Грамотный, – пролепетал Бляхин. Сил пятиться больше не было. И что проку? Рука кавалериста лежала на рукояти. Повернешься бежать – шашкой достанет.
– Кру-хом! – скомандовал буденновец. – Дывысь, Самохина, шо щас будэ.
Филипп развернулся на каблуке, застыл по стойке «смирно». Хоть что – только не клинком наискось, от плеча к бедру! Днем, в Загорье, он видел в бинокль, как всадник, свесившись с седла, рубит в оттяжку бегущего поляка – голова с плечом и рукой в одну сторону, туловище с ногами – в другую.
– «Храмотный» – это на какую букву?
– На «гэ», – отрапортовал Бляхин.
– «Хавно» тож на «хэ». Захнись-ка зараз пополам, на букву «хэ».
– 3-зачем?
Сзади легонько вжикнуло. Филипп полуобернулся. Двумя пальцами, будто хворостинку, пьяный держал в руке обнаженную шашку. Узкая белая полоска покачивалась, ловя лунные лучи.
Рывком Филипп согнулся пополам, стараясь при этом удерживать руки по швам. Колени дрожали и подгибались.
– Ховори: «Я – хавно».
Бляхин повторил. На крыльце заливисто хохотала Самохина.
– Дурак ты, Харитоша! Чего к человеку прицепився? Ой, не можу!
От мощного удара носком сапога в зад Бляхин полетел так, что едва через голову не перевернулся. Теперь сзади реготали в два голоса.
Еще не веря, что жив, жив, он подобрал упавшую фуражку и побежал прочь со всех ног. Тяжелая кобура колотила по бедру, пришлось ее придерживать. Разбойничий свист напугал бегущего. Он споткнулся, чуть сызнова не грохнулся.
За углом отдышался. Стряхнул пыль с френча. Уф, верил бы в бога – перекрестился бы. На вершок смерть прошла. Пустяками отделался. Такому зверюге человека зарубить, что комара хлопнуть.