Он уходил от них, а они звали, чтобы он вернулся.
Николай еще мог сказать им — тогда бы они все поняли, простили его — но глаза, открывшиеся последним, усилием, стекленели уже, сердце остановилось, и он умер.
После выстрела, когда Малахов стал падать, будто наткнувшись на тонкую стенку и обрушив ее, Семен, забыв обо всех оперативных заповедях, даже не обернулся в сторону, откуда вылетела губительная пуля. С одной мыслью: спасти этого человека! — он кинулся к Малахову, но не успел даже подхватить его. Тот дышал еще, хлюпая грудью, силился что-то сказать агенту, но и прислонившись ухом к его губам, Кашин не разобрал ни слова.
Маша с воем ползала на коленях вокруг простертого тела, пластая чулки.
Не было и не будет плача горше.
А Абдулка, приемыш, бежал в это время по темным переулкам, задыхаясь и припадая к земле. Жался к заборам, когда возле редких столбов с подвешенными на них бледными лампочками останавливался, оглядываясь и отдыхая после убийства и бега, Спиридон Вохмин.
* * *
…Той ночью на улице Борца Революции Рыбина, подожженный Абдулкой, сгорел дом старого Спиридона. Выследив его, а затем проникнув в избу, мальчишка не обнаружил там хозяина: Лунь успел уже скрыться известной только ему дорогой.
Той же ночью Абдулка, спасаясь от сырого, хлещущего по сторонам товарняка ветра, корчился на тормозной площадке, направляясь в далекую сибирскую сторону — туда, где в синем краю братва обитает вольно и зажиточно, без крови, обид и житейской неразберихи. Свет звезд провожал его, ветер, срывающийся с крыши вагона, студил худое тело, и далекая впереди лежала дорога. И не в Сибири она кончалась, не мерены были ни ее версты, ни часы, ни годы.
Той же ночью ушел из города нищий Бабин с дурачком Терешей Рюпой. Они пробирались в заветную Лавру, к скудному, но надежному монастырскому куску — до следующей весны.
Этой ночью самовольно окончил свою жизнь, прекратил ее движение в потоке чужого и непонятного времени ресторанный баянист, бывший консисторский чиновник Витенька Гольянцев.
Разбрелись по деревням артельщики, унося память о знойном лете, дождливой осени, городских мостовых, уложенных большими, сплюснутыми вечной работой жёсткими руками. Вряд ли эта память была долгой; во всяком случае, когда они другими годами приезжали в город за утварью или по каким-либо иным крестьянским делам, то лишь отмалчивались, слушая Анкудинычев рассказ о малаховской гибели. И то — мало ли у них было своей беды!
А наутро старый Бодня, оценщик городского ломбарда, пришаркав на работу, отпер большим ключом кованую дверь и, бросившись к прилавку, заласкал, щупая чуткими пальцами, изящные, когда-то кропотливо сработанные иноземные часики, недавно снова отданные в залог красивым парнем в кепочке и кожаной куртке.