Был Кашин красив, смел и удачлив. Правда, к немалому его удивлению, этих качеств пока никто почему-то не замечал. «Ничего! — рассуждал Семен. — Мое не уйдет, шалишь!» Вот поймает он страшного, матерого и известного бандита, и все увидят, как он смел; выйдет невредимым из сложной и опасной переделки — увидят, как удачлив; спасет какую-нибудь девушку от неминучей гибели — и все увидят, как он красив.
Когда ждать надоело, Семен, в тоске проклиная легкомысленную Симочку, вышел на аллейку, влился в негустой ток гуляющих и, напевая про себя глупейшее:
Я с вопросом не к одной
Подходил кокетке:
«Для чего вы, ангел мой,
Смотрите в лорнетки?» —
направился к выходу из сада.
Куплетец был из водевиля «Принц с хохлом, бельмом и горбом», который Кашину волей обстоятельств пришлось выучить почти наизусть. В городе всю зиму действовал брачный аферист — этим делом и поручили заняться Семену, как только он поступил в губрозыск стажером. Установлено было, что осенью освободился из заключения и устроился в местную труппу Геша Рожин-Никодимов, известный специалист по этой части. Он играл в «Принце» чиновника Тортиколя, и регулярно, целый месяц, Семен водил на представления для опознания обманутых дам разного возраста и комплекции, неизменно всплакивающих при воспоминании об унесенных красавцем ценностях.
…Но у всех ответ один:
Вечно объявляют,
Что лорнетки к ним мужчин
Как-то приближают…
Кашин направлялся в ломбард. Еще в мае он, чтобы обуть на лето одиннадцатилетнюю сестренку, заложил единственную домашнюю ценность: часы, оправленные саксонским фарфором. Семену они казались очень красивыми: фрукты, тщательно выписанные и разрисованные, цветочные гирлянды, фигурки амурчиков и стыдливых богинь. Но, если сказать по правде, сработавший их немец, обладавший несомненно изрядным трудолюбием и старательностью, не отличался при этом ни чувством меры, ни особенным вкусом. Часы были с гравировкой: «Надворному Совѣтнику Кашиной Аглае Трофимовне от раненых красноармейцев». Имя, фамилию и отчество прежнего владельца тщательно счистили и загрунтовали, а «Надворного Совѣтника» бесхитростный солдат-ювелир залил сургучом; сургуч скоро отпал, а надпись осталась. Часы подарили матери Семена в восемнадцатом году в госпитале, где она работала сиделкой. Кашин очень дорожил часами, как памятью о матери, поэтому хоть и носил их в ломбард в случаях крайних затруднений, но немедленно выкупал, только появлялись деньги.
Вчера была получка, а завтра наступал крайний срок выкупа. Семен зашел в тихое, пахнущее ношеной одеждой и мышами помещение и приблизился к прилавку. Старый Бодня, оценщик, уныло возвел на него глаза и вздохнул. Часики саксонские опять уплывали из рук к этому юнцу, абсолютно не разбирающемуся в дорогих вещах.