— Оставьте, пожалуйста.
— Брось, расплачется, — вступался Виктор.
Но Марина не принимала такого заступничества.
— Глупый ты… — беззлобно говорила она брату и уходила, плавно отставляя руку, изгибая ее в кисти, словно отталкиваясь, а косы перекатывались на хрупкой, с еще заметными линиями лопаток спине.
Однажды вечером, прогуливаясь по главной улице села у районного Дома культуры, Федор нагнал девушку.
— Марина! — удивился он. — Как ты выросла!
Хорошее, теплое стояло лето. Луны не было видно, но там, где она обозначалась, тонкие облака светились ровно, неярко. Пыхтел движок у завода. Как паутина, висела синевато-пепельная дымка над притихшим селом.
— Марина, тебе сколько лет? — спросил Федор.
— Скоро восемнадцать. А что?
— Большая уже! — Он засмеялся от непонятного и немного грустного чувства: как быстро летит время! — Какая жалость, я не успел зайти к вам днем!
— Виктор еще не приехал. У него каникулы через полмесяца. — И неожиданно спросила, словно догадываясь о чем-то: — А зачем вам?
— Посмотреть, какая ты днем, — весело ответил он.
— А-а… — Она усмехнулась и сдержанно, неласково сказала: — Мы переезжаем в город.
— Да? — Федор обрадовался, живо повернулся к ней. — На самом деле? И скоро?
— Виктор и я будем кончать десятилетку. Папу посылают в Москву, в Промышленную академию. Видите, все учимся.
Они сели на ствол дерева, лежавший у железнодорожной ветки. О чем говорили? Федор не может сейчас вспомнить. Осталось лишь ощущение новизны и неловкости.
А Марину, наверное, не покидало воспоминание о его шутках, — смотрела недоверчиво, будто бы с опаской. Лишь к концу оживилась, с простым, правда, все еще немного настороженным любопытством слушала Федора.
Конечно, ему хотелось поцеловать ее. Но он не решался: боялся обидеть. Она представлялась Федору не той девочкой, которую он знал сестрой Виктора, а незнакомой и вместе с тем уже нечаянно-близкой.
И все, что окружало: тихая, ясная прелесть вечера, лунные пятна, медленно скользившие по земле, далекое, скраденное расстоянием пыхтение движка за селом, — все это казалось новым, и вместе с тем то были звуки и краски простой, милой и понятной жизни.
— Марина, ты для меня открытие, — пошутил он с веселым смущением, прощаясь с девушкой.
Пальцы ее дрожали, когда она неловко, торопливо подала руку. Чуть продолговатое лицо, оттененное волосами, спадающими на плечи (она уже не носила кос), было спокойно, серьезно, а глаза, большие, темные, неясные в сумерках, — строги и внимательны.
— До завтра? — спросил он.
Она кивнула. Повернулась и, стройная, знакомо раскачивая рукой, чуть изгибая ее в кисти, словно отталкиваясь, пошла по дорожке к крыльцу дома.