Я гуляла по лесу и старалась думать только о сыне…
. За окнами закат,
. пороша…
. День ускользающий лови!
. Под сердцем маленький Антоша
. Стучится мотыльком любви.
. Стучится крылышком упругим, –
. Дай волю –
. выпорхнул бы в сад!
. Закат сгорает круг за кругом…
. И в поле зреет снегопад.
. И зреют звёзды –
. словно гроздья
. Рябин – и падают в жнивьё…
. В окошке свет не гаснет поздний…
. Здесь до Покрова доживём.
Когда я видела, как Елена Семёновна исповедуется отцу Александру, я думала, что мой мальчик тоже, может быть, станет священником, и я буду ходить к нему на исповедь…
…А иногда мы сидели с отцом Александром за столом, пили чай и молчали. Это было так хорошо – молчать, не произносить слов, когда общение происходило помимо слов, поверх слов. Он изредка посматривал на меня, усмехался тепло, сказал однажды: «Тебе идёт беременность, ты стала мягче». О Безухове мы не говорили. Наверное, отец Александр предвидел, чем всё разрешится, (да и трудно это было не предвидеть), но он не считал уместным сейчас об этом говорить со мной. Разговоры на эту болезненную тему могли помешать той важной работе, которую я сейчас совершала. Я вынашивала сына. И мне нельзя было волноваться.
Светом Яблочного Спаса
Наливается душа…
Утра своего – и часа
Дождалась я, не спеша.
И горит Преображенье
Чистым пламенем зари!
Знаков и предчувствий жженье…
«Имя, имя назови!»
Хор кузнечиков за храмом –
Деревенский мир, приют…
В окнах выставлены рамы,
Слышно – певчие поют…
И антоновкой закатной
Пахнет клирос и притвор.
Золотом листвы закапан
Маленький церковный двор…
Над сторожкой тихо рдеет
Августа – рябины ветвь…
А в душе неслышно зреет
Плод – спасение – ответ.
…А по вечерам мы с Еленой Семёновной ходили друг к другу в гости. Каждый вечер. Или я шла к ней по дорожке, засыпанной листвой, или она ко мне. Она к моему приходу готовила ужин – варила картошку. (И я точно так же: ежедневная деревенская еда). За ужином и долгим чаем она рассказывала мне об Алике (так она называла отца Александра) – о своём любимом старшем сыне. Рассказывала о его детстве, рассказывала о том, как она, втайне от своего мужа, крестилась сама и крестила обоих сыновей – Алика и Павлика. Как много лет они были членами катакомбной церкви. Как во время войны жили в Загорске – под покровом Сергия Радонежского…
Ещё она показывала детские рисунки Алика, его стихи, его детские и юношеские фотографии… Всё это она возила постоянно с собой: летом – на дачу в Новую Деревню, а зимой – обратно в Москву. Она никогда не расставалась со своими драгоценностями. Она была невысокого роста, стройная, лёгкая, с изумительно синими глазами и густыми, волнистыми серебряными волосами, собранными сзади в пучок. Она понимала, что её сын знаменит и даже велик, но не было в ней от этого ни капельки гордыни. Елена Семёновна для меня была примером истинной христианки. Такая светлая, просто светящаяся… У неё была изумительная улыбка – открытая, радостная, немного детская.