Аня посмеивалась, слушая дурацкие истории Войда, а он шел спиной вперед в своем понтовом пальтугане и размахивал зонтом. Аня, загипнотизированная сложными кренделями, которые Войд выписывал зонтиком, не сразу заметила, что тот оказался в опасной близости от одной из канав, ничем, конечно же, не огороженной. А когда заметила, было поздно: длиннорылый, как ехидна, Войдов ботинок на гладкой бальной подошве заскользил, развернулся и поехал боком, набирая скорость, прямо к крутому обрыву. Лучшим выходом было бы упасть на месте, прямо на коварный осклизлый бережок, и вцепиться пальцами, но, во-первых, неприятно это, а во-вторых, разве тут что сообразишь, когда несет тебя неведомая сила? И Войд сверзился в немелкий ров, почти до краев залитый мутной водицей, и сел верхом на пролегающую по дну трубу, произведя нешуточное волнение в стоячей воде, перебил падением своим неторопливые и меланхоличные ритмы формирования маленького городского болотца, насмерть перепугав обосновавшуюся там микроскопическую фауну.
— Войдик, — запричитала Аня, подбираясь к канаве по дощатым обломкам и кирпичикам, — Войдик, ты живой?
— Не утоп, — мрачно отозвался Войд. — Зонт сломал. А больше вроде бы ничего. Гадость какая.
— Ты встать можешь? — беспокоилась Аня.
— Ммм… Могу, скорее всего. Зачем вот только? Лучше бы мне здесь оставаться, такому красивому. Я во-дя-ной, я водяно-о-ой… — мрачно и фальшиво, на панковский манер пропел Войд, и чувствовалось, что без всякой самоиронии пропел, страдая всерьез и не по-детски. — И все мои подружки — пиявки и лягушки. Ну и вонища. Какая гадость! — пришлепнул Войд ладонью по воде. Он, похоже, чуть не плакал. — Жить нельзя. Утоплюсь.
— Войдик, вылезай, не надо топиться в вонище, — уговаривала Аня вконец расстроенного Войда, — нам идти совсем недалеко осталось. Вылезай, чиститься пойдем. Вылезай, простудишься.
— Ладно, — молвил Войд, и голова его показалась над бережком. Грязная и растрепанная, как в былые времена, когда он еще и не мечтал и во сне не видел, что переродится в Ромчика Суперейко.
С бедняги Войда текло и капало — грязное, липкое и неблаговонное, но Аня бессовестно хохотала, безуспешно пытаясь обтереть его носовым платочком и лишь размазывая жидкую грязюку по его щекам. Платок промок моментально, и грязюка, лишь слегка изменившая русло в результате Аниных хаотических манипуляций, по-прежнему текла с макушки по волосам за воротник.
— Ничего смешного не вижу, — обижался Войд. — Не хочешь ли сама в канаву, Энни? Могу устроить.
— Ой, Войдик, я не смеюсь, я… я радуюсь, — заливалась Аня.