— Кто «мы»? — с любопытством спросил Яблочков.
— Мы, русские… — ответил старик. — Кои — я, кои — он, — кивнул старик на подростка, — внучонок мой Павел Парамонов. Кои — другие делали, тех немцы дальше угнали, на Дойчбург, значит.
— А план кто делал?
— Пленный один. Вот фамилию не упомнил. Хотел он здесь остаться, да не вышло, угнали. Вот, значит, он мне копию оставил, а сам план у него остался. Я-то лучше места знал, ухоронился…
— А почва тут какая?
— Обыкновенная. Супесь, значит. Твердая. Хлеба здесь только по назьму и родятся.
— Сергеев! — позвал Яблочков ординарца.
Тот появился так быстро, что стало понятно: он и все свободные танкисты стояли в соседней комнате, прислушиваясь к разговору.
— Сергеев, водки Парамонову.
— Это уж вы нам дозвольте вас угостить, — сказала девушка, которую подросток назвал Веркой. — В доме всякой всячины много…
Освобожденные вышли из комнаты. Сибирцев отодвинул план и окинул товарищей взглядом.
— Разрешите мне попробовать, товарищ майор? — поднялся Подшивалов.
— Подожди ты, — остановил его Яблочков. — Еще успеешь на снаряд нарваться. Если бы старика попросить провести машины?..
— Жалко, — сказал Серебров. — Только он и видел жизни, что сегодня, а вдруг убьют?
— Да, — согласился Яблочков.
— «Аврора» вызывает! — приоткрыв дверь, крикнул радист.
Сибирцев поспешил к выходу.
— Товарищ майор, — услышал он голос Яблочкова, — доложите, что мы пробьемся, но попросите у них час отсрочки. Я понимаю, что им трудно, да и нам ведь не сладко.
Сибирцев подошел к аппарату.
— Пожалуйста, товарищ майор, — сказал радист, — что-то только их вышибает из волны. То ли станцию повредило, то ли бой близко идет, отстреливаться приходится, не поймешь, а получается так: слово услышишь — перерыв!
Сибирцев закричал очень громко, словно надеялся голосом своим вселить бодрость в тех, кто ждет его помощи. Он постоянно поглядывал на часы, будто забывал время. Было восемь пятьдесят.
— «Аврора», я — «Алмаз»! «Аврора», я — «Алмаз»! — повторял он все громче.
Где-то очень далеко и затрудненно, словно после долгого бега, когда трудно дышать, отозвался женский голос:
— «Алмаз», «Алмаз», с вами будут говорить…
Затем также где-то далеко-далеко послышался мужской голос. Сибирцев с трудом узнал Демидова.
— Георгий! — кричал Демидов.
— Я слушаю, Миша!
— Торопись в гости, Георгий. А то может статься, ты придешь, а хозяев уже не будет. Очень тебя прошу.
И по тому, что Демидов говорил открытым текстом, по тому, что употреблял такие странные для войны слова, Сибирцев угадал последнее усилие, которым жили люди на мосту. Он как бы увидел каменные плиты и металлические парапеты, обрызганные кровью, тела бойцов, застывшие в разнообразных, но одинаково безжизненных позах.