«А все от того, что отколовшихся теперь много. Всех не ожмуришь, да и к чему?» — писали кенты.
Федька читал их письма с жадностью. Хоть какие-то новости узнать хотелось. Потом интерес к письмам притупился, а там и вовсе угас.
— Калина-малина… А сколько нужно человеку, чтобы жить спокойно? Кусок хлеба? Так его всегда себе заработаю. Зато спать буду спокойно. И никакая хорячья-лягавая харя не нарисуется в мою хазу! Сколько той жизни в запасе осталось, чтобы по стольку ходок в зоне канать? — говорил Архипычу круглый, сдобный, как булка, саратовский вор.
— Хм-м, а я совсем завязал с фартом! Меня по горло достало! Хана нынче! Сам себя из закона вышиб. В один день! И теперь в дело не похиляю! Я ведь чудом дышать остался. Из-под «маслины» взяли в секунды! Я уж откинуться успел. А меня за шкирку. Мол, рано, гад паршивый! — разговорился внезапно Архипович. И, заметив, как внимательно слушают его мужики, вздумал рассказать свою историю.
Федька медленно пил чай за столом, смакуя каждый глоток душистого кипятка. Он для себя пока ничего не решил на будущее. И хотя за плечами осталось больше половины срока, был уверен, что времени на размышленье у него больше чем достаточно, успеет все обдумать, взвесить…
За прошедшие годы он притерпелся к зоне, людям, работе. Привык и к бугру, с которым предстояло прожить в зоне последнюю зиму.
Нет, Федька не был с ним дружен. И хотя в бараке они остались единственными старожилами, он не знал, за что и как попал в зону бугор.
— Меня цыгане сперли из дома. Я тогда малышом был. Схватили за руки, в телегу положили, закидали тряпьем. Воровать научили, плясать. Всякая наука мне легко давалась. А когда подрастать начал, удачливее меня во всем таборе ворюги не было. Вскоре я смекнул, что не стоит мне кормить целую ораву, и смылся от цыган, решил жить самостоятельно. Меня уже во многих городах к тому времени знали. И фартовые. Взяли к себе не раздумывая. Нет бы мне, дураку, домой вернуться, утешить стариков. Мол, жив! И, радуя их, начать все заново. По-человечьи! Так вот понравилась, падлюке, жизнь собачья! Деньги полюбил, карты, золото, водку! И особо — девок! Ими никак не мог насытиться. Даже цыгане прыти моей удивлялись и говорили, что я весь в сучок вырос. В детстве шибздиком долго был. Не рос. Судьба словно знала, что ждет меня, и оставляла в незаметных. Так я еще безусым к девкам под юбки лазил. Сколько меня лупили, — отучить не смогли. Кобелиное с пеленок въелось. Я ж на девок все свои навары тратил. Одной бусы с серьгами, другой — кофту алую, третьей — полушалок цветастый! Ох и хороши цыганки в любви! Горячая у них кровь. Нигде равных не встретил. Так и остались в памяти навсегда самыми лучшими, красивыми, жаркими. Ну, так-то сбил я все-таки оскому, когда первый раз в ходку загремел. На девке меня подловили. Пронюхал кто-то мою слабину. И лягаши попутали.