Мокрый, в одних трусах, Геннадий ворвался в комнату - он забыл взять полотенце, - красный, ошпаренный, готовый к бою, ожидая, что сейчас-то уж тетушка заговорит.
Но Вера Андреевна, пойми ее, вдруг встретила его самой приветливой улыбкой. Даже не заметила, не указала, а должна бы была, что в одних трусах по дому не бегают, не мальчик ведь уже, не ребенок. Нет, обрадовалась ему, заулыбалась, выставляя из буфета чашку для него и банку с вареньем - этот наивысший признак расположения.
- А после душа - чаек. Что может быть лучше, полезней?
Маленькая, усохшая, сгорбленная от своей нелегкой работы - день за днем, год за годом, десятилетие за десятилетием. Он обнял ее за плечи, прижал к себе - мокрый, несчастный, растроганный.
- Ну, ну, ну, ну, ну, ну, - сказала она строго, лишь на миг какой-то прижав седенькую, с поределым пучком головку к его выкрасневшейся, мокрой груди. - Ну, ну, ну, ну, ну... - И пошла от него, видимо считая, что сказала все, что надобно было сказать, - предостерегла, ободрила, напомнила, что она - с ним, и что она вдова капитана первого ранга, и что у них трудовая семья, честная, что и его отец, Сторожев Николай, был честен, добр, благороден, что они из дворян, если копнуть, из обедневших дворянских московских родов, из тех самых, что слали своих сыновей на трудное, на высокое, на бой с врагом - и от века, от века. И нам не пристало...
- Я пошла, Вера Андреевна, - прощебетала старушка-гостья. - Пьер, мы уходим. Спасибо душевное за кофеек. Мон Дье, я никогда не сую нос в чужие дела. У нас, в нашем тут переулке, чего только не случалось. Но все же мальчик еще молод, а Кочергин этот в матерой поре. Я знаю им цену - этим в седину, когда бес в ребро. Я считала, Вера Андреевна, своим долгом...
- Спасибо вам, Клавушка, что навестили. Заходите. Будь благополучен, Пьер!
Древняя старушка с покачивающимся на ее плече древним попугаем важно засеменила к двери, гордая своей миссией и что вот кофейком угостили, что все чин по чину, как и должно в кругу порядочных людей, среди соседей.
- Фотографии прихватите, - сказал Геннадий и понес за ней картон.
- Ну что ж, я, пожалуй, приму твой подарок, они милы, эти нынешние баловни удачи. Но только, Геннадий, ведь ты пожалеешь потом, тут такие есть милашки.
- Не пожалею.
- Тогда прошу тебя, занеси этот свой дар как-нибудь ко мне домой. Мне тащить-то трудно, с Пьером-то на плече.
- Хорошо, я занесу.
- Как-нибудь... - И она удалилась, гордая собой, довольная задавшимся для нее днем.
А тетка снова уже сидела за машинкой, закладывая в каретку новые страницы. Вот-вот затрещит машинка.