Не могу не процитировать следующий перл, записанный в 1961 году от 83–летнего Ф. Верещагина в Шалинском районе:
«Преславное чудо, небо украшено звездами, земля — цветами, Петербург — господами, Москва — церквами, Дон — казаками, Казань — татарами, Вятка — слепнями, Оренбург — башкирами, Красноуфимск — черемисами, Екатеринбург — торгашами, Верх–Исетский — мастерами, Шарташ — варнаками, Шадринск — пихтовыми голенищами, Верх–Нейвинск — обушниками, Шура — немытыми кулаками, Таволги — шубниками, Висим — кокуручниками, Грязной завод — творожниками, Нижний Тагил — хохлами, Верхний Тагил — кошелями, Воробьи — зобами, Утка — новыми лаптями, Пермяки — грязными местами, Сылва — дубасами, Шайтанка — хвастунами, Мартьянова — зипунами, Волегова — токунами, Илимка — колдунами, Тепляки — соломой, Кедровка — пареньками, Симонята — ерунами, Лом — тремя зобами, Кын — бражниками, Пермь — сигами, а мы, братья, здесь — добрыми делами».
Великолепно, не так ли? Каково языковое художество! Так и напрашивается аналогия с уральскими народными промыслами (многие из которых всемирно известны — тагильские подносы и кружева, туринская игрушка, Касли, оружие из Златоуста). Между прочим, эта фольклорная россыпь — та самая «Малахитовая шкатулка», из которой потом будет черпать свои самоцветы Павел Петрович Бажов…
Я не случайно привел полностью эту фольклорную присказульку (так ее называют на Чусовой): в ней очень четко отражена чрезвычайная региональная индивидуализация уральского фольклора (зачастую на уровне отдельных местностей). Известен, например, такой феномен, как полушутливые прозвища, закрепившиеся за населением конкретных заводов и отражающие характерную местную специфику. Фольклористы зафиксировали, к примеру, что жителей Бакала называли «батами» (за привычку пересыпать речь диалектизмом «бает» — то есть говорит, произнесенным характерной уральской скороговоркой), жителей Каслей, Бисерти, Нязепетровска, Михайловского, Нижних Серег — «гамаюнами» (за певучий выговор), кыштымцев и сысертцев — «жженопятиками» (намек на частые производственные травмы), жителей Верх–Нейвинска — «обушниками» (после того, как рабочий Пузанов обухом зашиб до смерти самодура–управляющего). Во многих частушках также обыгрывается местный колорит — типа следующей, записанной под Алапаевском: «Шадринские девки — модненьки, Бутаковские — сводненьки, Фоминские девки — прошницы, охлебалися горошницы».
Таким примерам нет числа… И тут возникает вопрос: а как все это соотносится с фольклором позднейшего вышеописанного полупролетарского слоя?