Через некоторое время я встретила Марину в Венеции. Она уже стала известной актрисой. Марина Влади пригласила нас на премьеру своего фильма и на прием.
Я была несколько удивлена: зал Дворца фестивалей полон, а Марины Влади все нет.
Но вот она появилась, медленно, гордо прошествовала по проходу, в руках у нее была норковая накидка. Она небрежно держала ее, а сама с наивно — виноватым видом смотрела в зал. Подошла к своему креслу и в микрофон сказала, что просит извинить ее… Она очень волновалась перед премьерой и потому опоздала. И зал ей рукоплескал как ни в чем не бывало… Звезда, оказывается, имеет право опаздывать…
Не могу не вспомнить об одном эпизоде в Каннах, который неожиданно получил продолжение. В программу Каннского фестиваля входил и показ студенческих режиссерских работ. Для участия в нем прилетел директор ВГИКа Владимир Николаевич Головня. Мы обедали с ним, обсуждали последние новости и так увлеклись беседой, что не заметили, как остались за столом втроем — Владимир Головня, Любовь Орлова и я. Появился наш официант мсье Пьер с помощником, парнишкой лет шестнадцати, который нес кипяток для чая. Он споткнулся о ковер и… кипяток ошпарил мне ногу. Я закричала от боли. Кричу, а сама думаю: «Кричу как кипятком ошпаренная».
Ресторан респектабельный, публика богатая. Никто даже не обернулся в нашу сторону. А боль была такая, что я выскочила из‑за стола и помчалась в номер. За мной — Любовь Петровна.
Через несколько минут в моем номере появился хозяин ресторана, с ним официант мсье Пьер и насмерть перепуганный его помощник. Хозяин выразил сожаление о случившемся, вручил мне розы в необычайно красивой прозрачной упаковке и заявил о готовности не только заплатить мне деньги за причиненный ущерб, но и уволить помощника мсье Пьера.
Я, как нормальный советский человек, ответила, что платить мне ничего не надо, и попросила не увольнять парнишку. Конечно, хозяин с радостью согласился, сообщил, что вызвал врача, и удалился.
Вечером, как всегда, наша делегация пришла в ресторан на ужин. Обычно была такая церемония. Официанты выстраивались в шеренгу, и каждый провожал своих гостей к столу. На этот раз, как только я появилась, все официанты стали аплодировать. Так они выразили свою благодарность за то, что их товарища не уволили.
Все оставшиеся дни я получала самое вкусное сверх того, что мне полагалось. Мсье Пьер незаметно приносил блюда, накрытые салфеткой, и молча ставил передо мной.
Прошел год. Возвращается из Канн директор «Мосфильма» Сурин и, встретив меня, говорит:
— Сижу я в ресторане, подходит ко мне официант и спрашивает: «Как поживает мадемуазель Кляра? Прошу вас, передайте ей привет». Я, конечно, удивился…