Есть в спектакле сцена, где я объясняюсь в любви Тихонову. Не впрямую, а так… разными намеками. Думаю, что он меня поймет… А он говорит о другом. От обиды я начинаю плакать. Я плачу, а он не понимает, в чем дело, и утешает меня. Для меня это была самая драматическая сцена, и от того, как я ее сыграю, зависел успех роли.
Наступил день премьеры. Ну, думаю, сегодня эту сцену я должна обязательно сыграть с полной отдачей. Я вхожу в комнату, чтобы поговорить со Славой Тихоновым. И вдруг у меня голос прерывается, слезы текут, а в зале смеются. Я играю дальше, а смех в зале все сильнее.
Сцена уже близится к концу, я чувствую, что сейчас сознание потеряю. У меня даже колени дрожат. Всё — я провалила роль. Почему они смеются? Я плачу, а они смеются?
Наконец дали занавес, в зале зааплодировали. Я стою за сценой и плачу — теперь уже от обиды. Плачу и думаю: ну как же так… Почему они смеялись?
Ко мне подошел Николай Афанасьевич Крючков.
— Ну, мать, поздравляю тебя. Поздравляю тебя с первой премьерой в твоей жизни.
— Николай Афанасьевич, — говорю я в слезах, — какая премьера? Вы слышали, как они смеялись? Я провалилась.
— Ну ты дурная. Ведь это комедия положений, там все подготовлено так, что чем больше ты плачешь, чем искреннее ты играешь, тем это смешнее. Это же комедия, пойми.
Он говорил со мной как отец. Как он подошел, как поздравил, как понял, что означает для меня этот день… День первой премьеры в моей жизни. Начало жизни на сцене.
Я любила Театр киноактера. Я играла в «Варварах» Горького, в «Суровом поле» Калинина, в водевиле «Беда от нежного сердца»… По ходу водевиля у меня спрашивают: «А сколько вам лет?» Я говорю: «Восемнадцать». И вдруг я замолкаю, а про себя думаю: сейчас в зале скажут — ей не восемнадцать, а двадцать два.
Не забуду нашу встречу с Крючковым в Ленинграде. Я снималась на «Ленфильме». Выхожу я после съемок на Кировский проспект, машины нет, а хочется побыстрее добраться до гостиницы. Вдруг из ворот студии выезжает машина, и в ней — Николай Афанасьевич. Он открыл дверцу:
— Клара, ты в гостиницу? Садись, подвезем.
Выруливаем на Невский проспект, и тут я вспоминаю, что у меня нет губной помады. А на Невском, у Литейного, парфюмерный магазин.
— Остановите, пожалуйста, — говорю. — Я куплю помаду.
Быстро открываю дверцу, бегу через дорогу. Купила помаду и, чтобы не задерживать Николая Афанасьевича, бегом обратно.
И вдруг вижу: он стоит у машины совершенно белый, лицо перекошено, что‑то кричит. Я ничего не могу разобрать.
Остановилась так же резко, как бежала. А в это время на меня мчался автомобиль. Шофер не ожидал, что я остановлюсь, и резко затормозил. Я рывком в сторону — к нашей машине.