– Она врач, – слышит Надя голос Звонарёва, – с увлечением режет людей. Ведь она хирург… У нас трое девочек…
Вот то, чего она так боялась услышать, – дети… Она всю жизнь мечтала о маленьком тёплом комочке, своей кровинке, сыне с такими, как у него, Сережи, серо-голубыми глазами…
– Как поживаете Вы, Наденька?
– Нет, Сережёнька, нет, дорогой. Ради бога, больше ни слова. Давайте просто помолчим. Мы встретились – это большое счастье. А могли бы и не встретиться – мир велик. А мы сидим рядом, я смотрю на Вас, слышу Ваш голос… И я счастлива. Может быть, встретимся ещё. Завтра госпиталь сворачивается т будет двигаться к Люблину. Я всё это время буду думать о Вас.
Надя встала. Поднялся и Звонарёв, неотрывно глядя в запрокинутое Надино лицо, широко распахнутые глаза, яркие полуоткрытые губы.
– Мне пора, Серёжа!
– Наденька… – Он дотронулся до её плеч и почувствовал, как она вся легко подалась к нему, прижалась грудью. Он наклонил голову и приник к её жадным сухим губам.
Дневная жара спала, потянуло прохладой, в низинки начали заползать лёгкие космы тумана. За станцией, где расположилась батарея, пахло мятой и нежным запахом скошенной днём, увядающей травы. Лошади отдыхали, похрустывая сочными стеблями. Наступил тот час в трудной военной жизни, когда солдат может наконец подумать о себе, зашить гимнастёрку, постирать портянки, покурить и поговорить или просто лечь на спину, раскинув руки, и смотреть в тёмное, всё в звёздах, небо, такое же, как в родной деревне.
Кондрат Федюнин слушал тихий, с хрипотцой голос Блохина. Ему представлялся большой и далёкий город Питер. Там много заводов, много людей. Но улицы почему-то походили на деревенские – засыпанные снегом, в сугробах. И люди идут, как в траншее, друг за другом по этим длинным снежным коридорам. Кондрат любит слушать Блохина. Интересные вещи он рассказывает. Интересно, но как-то страшно. Подумать только – взять да погрузить на тачку генерала, как всё равно мусор или сор, и вывезти его с завода! Ему, Кондрату, жутко слушать. Но рабочим всё нипочём, отчаянный народ. Одно слово – рабочая семья, все стоят друг за друга. Не то, что у них в деревне. Разве мужики, его соседи, смогли бы вот так махануть богача Кирсанова либо урядника? Куда там! Пупки надрывают на чужом поле да низко кланяются, кормильцем называют мироеда.
А на днях Блохин говорил о земле. И так всё понятно и складно, что дух захватывало от радости. Земля принадлежит мужикам, потому что они на ней работают, фабрики и заводы – рабочим, по той же причине. Вот поэтому рабочие и крестьяне должны сговориться и взять себе, что им принадлежит по праву, а мироедов – к ногтю. Будто большевики и хотят этого – землю отдать крестьянам. Башковитые люди – большевики. Только как ты её, кормилицу, возьмёшь? Ведь у богатеев власть, ружья, пушки…