Я и не представляла, что бывают такие чувства. Я не просто мечтала смиренно принести им в дар свое тело, чтобы схватили, стиснули, покорили. Нет, мною овладела безумная жажда отдаться мужчине и любить, любить, любить его. Хотелось отдать себя до конца, ничего не прося взамен. Нет, мне ничего не надо. Впервые в жизни я, ликуя, ощутила в себе женщину, рабыню. Впервые в жизни хотелось отдавать. Беззаветно отдать все, принести себя в дар, чтоб знали: я принадлежу им, люблю их, все для них сделаю и ничего не попрошу. Хотелось все отдать, стать ничем.
Хотелось быть их рабыней. Самозабвенный экстаз рабыни охватил меня. Пресмыкаться перед ними, чтобы знали: я поняла! Я принадлежу им! Закричать бы, заплакать, пасть перед ними на колени, упоенно целовать, ласкать языком, губами!
– Развяжи меня, Этта, – рыдала я.
Она покачала головой.
Ну конечно, я могла бы и лучше, гораздо лучше ласкать того, кого повелел ласкать хозяин.
Я взглянула на Этту, на спящих мужчин, снова на Этту.
– Научи меня, Этта, – горячо зашептала я, – научи меня завтра, как их ласкать. Научи меня ласкать мужчин.
Слов Этта не поняла, но в моих глазах, в каждом движении сквозило такое вожделение, что не распознать его она не могла. Улыбнулась, кивнула. О, конечно, она видела, что творится со мною. Этта поможет мне, я знаю. Я – рабыня. Она поможет мне стать хорошей рабыней. Скоро я научусь говорить, смогу объяснить ей все, и она научит меня, как доставить мужчине наслаждение. Научит всему, что умеет сама. Я поцеловала ее.
Но эти веревки!
– Развяжи меня, Этта, – снова и снова просила я. А она все улыбалась и качала головой.
Извиваясь, пыталась я выпутаться. Теперь я знаю, почему меня связали. Чтобы не вздумала прокрасться к мужчинам.
Их сон тревожить нельзя.
Не пускают проклятые веревки! Я вскрикнула от злости и отчаяния. Этта знаком велела мне молчать, чтоб не будила мужчин.
Взяв за плечи, она легонько толкнула меня на спину. Тонкая попона сбилась на бедра.
Прежде чем улечься на землю, я взглянула на нее и сказала:
– Ла кейджера.
– Ту кейджера, – кивнув, отвечала Этта. – Ла кейджера, – добавила она, указывая на себя. И потом, улыбнувшись, снова: – Ту кейджера.
Она уложила меня на правый бок, укрыла попоной.
В лунном свете блеснул стальной ошейник. Я завидовала. И я хочу такой. На нем – надпись. Имя хозяина. Я тоже хотела носить ошейник с именем хозяина.
Этта поцеловала меня, поднялась на ноги и ушла.
Я лежала на земле, нагая, связанная, укрытая попоной. Перевернулась на спину. Пошевелилась, пытаясь примоститься поудобнее. Особенно ерзать не стоит – попона упадет. Как я ее потом натяну? Надо мной – ночное небо. Звезды. Три луны. Вон там – скала. Наверху – дозорный. Стараясь не сбросить попону, я перекатилась на правый бок. Вот она, рядом, колючая изгородь. Чуть подвинувшись, я увидела завернувшихся в меха спящих мужчин, поодаль – шатры.