Но вот надето и уличное покрывало. Я стою, разряженная, как богатая родовитая уроженка Гора, собравшаяся на представление певцов в Эн'Кара.
– Как красиво, – ахнула, отступив на шаг, Этта. Хозяин оценивающе разглядывал меня.
Я стояла прямо. Несколько дней назад здесь, в лагере, меня уже облачали во всю эту роскошь, тогда я внимательно рассмотрела себя в зеркале. Так что я представляла себе, как выгляжу.
Дивное белоснежное платье ниспадает чудесными складками, от роскоши и великолепия рябит в глазах. Под покрывалами глаза кажутся еще темнее. На руках – тонкие перчатки. На ногах – алые туфельки.
Да, убрана я богато. И все же такая слабая! Любой мужчина без труда закинет на плечо и унесет.
Хозяин все рассматривал меня. Положил руку мне на плечо.
– Как ты смеешь прикасаться к свободной женщине, – отчеканила я, а потом почтительно добавила: – хозяин?
Отступив на шаг, он задумчиво смотрел на меня.
– Какая дерзость, – словно бы про себя проговорил он, – вырядить так простую рабыню.
– Да, хозяин, – подала я голос.
– Я тебя когда-нибудь сек? – спросил он.
Я сглотнула.
– Нет, хозяин.
– Надо бы как-нибудь.
– Да, хозяин.
– Но если одеть ее в та-тиру, нам не пройти, – заметил один из мужчин.
– Конечно нет, – подтвердил хозяин, не отводя глаз от своей собственности. Я целиком в его власти. Невероятное ощущение! И все же все правильно – казалось мне, – так и должно быть, я на своем месте. Он мой хозяин. Он владеет мною. Может делать со мной все, что хочет. Продать, купить, да хоть убить – стоит только захотеть. Я – его собственность, его девушка.
– Красивая, – протянула Этта.
– Придется ей побыть красивой, – обронил хозяин.
– Они стоят пасангах в двух, не больше, – напомнил кто-то из мужчин.
Принесли черную накидку, набросили на меня.
– Пойдем, рабыня, – это мне.
– Да, хозяин.
И, увешанный оружием, он зашагал из лагеря. Я – за ним, след в след, как положено рабыне. Этта осталась позади. За нами, выстроившись гуськом, шли мужчины.
– Молчать, – предупредил хозяин.
Я не говорила ни слова. Вместе с подошедшими сзади воинами мы осматривали лагерь. Повозок стало больше. Когда несколько дней назад я впервые увидела этот кортеж, повозка была всего одна – с припасами.
Самая большая из трех лун находилась в фазе полнолуния.
Лагерь расположился в лесной прогалине. По краю его бежал ручей, ярдах в двухстах от лагеря в него впадал другой. Лагерь охраняли дозорные.
– Все спокойно! – крикнул один другому. Тот ответил товарищу той же фразой.
К тому времени я уже кое-как понимала по-гориански. Этта занималась со мной не жалея сил, так что теперь я без задержки выполняю то, что приказано, знаю названия множества предметов, осваиваю грамматику, даже сама умею составить простую фразу. Теперь мои хозяева могут отдавать мне приказы на своем языке, а я, очаровательная землянка-рабыня, более или менее прилично могу им на их же языке ответить. Вдруг я поймала себя на том, что, сама того не замечая, воспринимаю горианский как язык господ. Красивый, мелодичный, выразительный язык. А в устах мужчин звучит энергично, властно, непререкаемо. И если девушке отдан приказ на этом языке, она подчиняется.