- Русские критики, как говорят, всегда слишком требовательны.
Я ответил, что братья Карамазовы очень мило отнеслись к ее фильму. Ведета ласково улыбнулась.
Вчера я стал свидетелем забавной сцены. Одна молоденькая актриса должна исполнять роль Марии-Антуанетты. За столиком в баре киностудии ведета произнесла:
- Я хотела спросить, кто она была, эта самая Мария-Антуанетта?
Сидевшая с нами дублерша, юная англичанка, покраснев от такой неосведомленности, шепнула:
- Это же королева Австрии.
Вслед за Марией-Антуанеттой наступила очередь Анны Карениной. Я спросил, читала ли она роман.
Молоденькая девушка оторвалась от своего молочного коктейля и замотала головой:
- Слишком длинно. Я прочла только предисловие Жана Кокто.
Еще одна (тоже - француженка) призналась, что она никогда не читала Мопассана, потому что он сошел с ума, и добавила:
- Впрочем, мне очень понравилась на экране его «Нана».
И она же - о Достоевском:
- Ваш Достоевский пишет исключительно полицейские романы: «Преступление» и еще что-то, «Процесс Кафка» и тому подобное. Это не в моем вкусе.
34
Запись по фильму
Внезапно изображение затуманивается.
Пришедший движется в рапиде, и мы видим его лицо, неотличимое от лица персонажа; это один и тот же человек, только он выглядит моложе и в нем больше патетики - таким, должно быть, был когда-то наш персонаж.
Пришедший удаляется в глубь комнаты, вслед за камерой, снимающей его американским планом. Он направляется к школьной парте, которая возникает в кадре.
На парте лежат две книги и разные школьные принадлежности, их расположение должно быть тщательно продумано, а моралистический смысл подчеркнут.
Он берет книги и поворачивается, чтобы вернуться к первому персонажу.
Горгулов бормотал что-то. Его не слушали, хотя послушать надо было бы.
- Стихи твои, Борис, хорошие, но нет в них огня, так я скажу тебе, дружок, огня нет, слышал я поэму этой, как ее? ну, жены этого, из контрразведки, Марины, ну, да Эфрона, про Перекоп, про войну, вот где огонь горит, и как такой талант Эфрону достался...
- Ты про Цветаеву, что ли? - услышал Поплавский. - Я ее стихов не люблю, ритмы ломает, придумывает что-то...
Актеру стало скучно от литературных разговоров, он смотрел по сторонам. Но по сторонам не оказалось ничего интересного. Все знакомо и тускло.
- Я про огонь, про огонь! У нее пламя, Борис, пламя горит, душу съедает. И знаю почему, знаю, дружок, я ведь с Сережей давно знаком, ой давно, знаешь, как его перекосило, когда меня увидел в университете? Мы с ним в Карловом университете вместе учились - я на медицинском, он на юридическом. Кажется... О, как его перекосило, он потом пять лет меня избегал. А знаешь, почему? Я его по войне помню. По гражданской. Он в Осваге служил, в Осведомительном агентстве. Вы думаете, Пьер, Осваг только листовки выпускал? Хе-хе. Я ему говорю: вспоминайте, вспоминайте, Сережа, вы не только подписи под плакатами ставили: «Бей еврея-большевика!», вспомните, как мы с вами комиссаров допрашивали, как вы им иголки под ногти загоняли, что же вы вздрогнули, что же побледнели, неприятно вспоминать, наверное, вспомнили капитана Копейкина, нет, не из «Мертвых душ», а из Освага, начальника вашего, и поручика Харузина, с которым вы пьянствовали, да, того самого Харузина, что позже застрелил генерала Романовского, не разлейвода вы с ним были, пока между вами кошка не пробежала, да, кошечка с черной косой, хе-хе... А Осваг - это и контрразведка. Сережа в ней себя нашел. Призвание свое нашел! Он комиссарам иголки....