— Я?! — все еще ничего не понимая, изумилась Аринка. — Неужто я тебя чем-то обидела?
— Да меня уже ничем не обидишь, вот с собой ты что делаешь? — Плава поджала губы и сокрушенно покачала головой. — Нашла с кем играть! Чего добиваешься? Думаешь, ОН лучше? И тот, и другой — скоты бессмысленные. Только мой — телок, а этот — волчара, вот в чем разница. Если волка с рук кормить, он тебе и оттяпает их рано или поздно. Ты хоть понимаешь, с кем связалась? Зверь он лютый и кличут его Лютом. Не слыхала еще? Говорили у нас в Куньем, что Корнею демон служит, так он это и есть. Сколько народу положил!.. Даже умирают от его взгляда, слыхала? И сила в нем нечеловеческая. Думаешь, просто так? Недаром от него свои же ратнинские бабы шарахаются и в глаза смотреть боятся. Демон он! — выдохнула Плава. — Думаешь, приручила урода и вертеть им будешь, как хочешь? Не позволят тебе того! Он-то, даром что зверь, а тут тоже сразу сообразил — в ЭТОМ они все разбираются. И на тебя-то как смотрит… А зверя не остановишь и не уговоришь, он свое возьмет. Уж поверь мне, я-то знаю, что говорю, со своим счастьем пятнадцать лет маюсь!
Аринка от этих слов дернулась, как от пощечины. Неужто Плава это про Андрея?! Зверь и урод… это он-то? Сравнила… с кем? Со своим мужем, вот с этим, с Простыней? И кого? Андрея?! Воина из боярского рода? Да что ж это здесь творится-то?! Даже она, вчерашняя холопка, не то что за хозяина, за человека его не держит?! Со злости в ответ заговорила вроде бы спокойно, но уже не как с равной — как хозяйка с зарвавшейся холопкой. Плава невольно подалась назад — окатило ее Аринкиным высокомерием, словно водой из проруби.
— Ты что, у печи тут угорела, что ли? Ты с кем Андрея Кириллыча сравнить посмела?! Тебе ли его судить? Кто ты, а кто Лисовины? Забылась? — Она окинула Плаву презрительным взглядом и проговорила с сомнением: — Говорят, вроде недолго ты в холопках пробыла, а обычай холопский — хозяев за глаза поносить — подхватить успела. Андрей Кириллыч не кто-нибудь — Лисовин, чтоб про него всякие языком…
— Дура! — перебивая Аринку, то ли сказала, то ли плюнула опомнившаяся от внезапной перемены в собеседнице Плава. — Лисовины, говоришь? Хозяева? Вот именно, они тут хозяева. Всем и всему! Как захотят, так и сделают. Ты что, не поняла? В жены они тебя ему присмотрели! В жены! Пожизненно обузу повесят. Обвенчают и тебя не спросят, потом будешь локти кусать, да никуда не денешься, не выпустят уже. И Анна… добрая-то она добрая, а тебя этому зверю на потеху отдаст и не поморщится. — Плава тяжко вздохнула и как-то бессильно опустила руки. Проговорила с затаенной болью, будто сама с собой: — Я-то тебя понимаю и не осуждаю, ты на это ради своих идешь — девчонки у тебя на руках малые, брат еще отрок. Но пойми ты: одно дело год какой возле него потерпеть, а другое — навсегда ярмо себе на шею надеть. Беги отсюда, пока не поздно. Доберешься до ближайшего села как-нибудь, соврешь там про себя — сообразишь что. Брата и девчонок они не обидят, не посмеют, а ты спасайся!