— Ой, товарищ Летт… Ника Алексеевна… ставите вы задачки! — хмыкнул мой собеседник. — И не откройся, и в то же время добейся содействия. Что же вас тревожит? Подозреваете его?
— Нет. Но знаешь, не могу пока понять, что же происходит.
— Обиделись на него?
— Может, и обиделась, но уж точно за это убивать не буду За ним как-никак люди идут. А ты выясни все-таки, поговори с людьми…
— Товарищ Летт! — на этот раз уже улыбки не было. — Давайте вы не будете учить меня выполнять мою работу!
Вот все-таки ежик! Распустил колючки!
— Не буду… товарищ Служба Безопасности! Извини…
— Да нет, ничего… просто вы правы. С этим надо поработать. Я займусь, не волнуйтесь…
— Спасибо. И спокойной ночи. Давай уже баиньки. Завтра будет день и будет пища.
Степан
— Товарищи офицеры! Командование поздравляет нас с выполнением боевой задачи. Кроме того, получен приказ на отход за линию наших войск.
Мелькнувшая тень облегчения на лицах присутствующих сменяется на обычное озабоченное выражение — отдать приказ гораздо проще, чем его выполнить. Сколько сил за эти дни мы потратили, чтобы оставаться здесь! Оставаться, несмотря на методическое выбивание нас немцами, несмотря на постоянные бомбежки, от которых не спасают ни истребители, ни зенитки, — оставаться, несмотря ни на что.
И вот теперь — приказ отходить. Нетривиальная задачка, особенно если учесть, что нас окружают замечательные люди. Немецкие танкисты и мотопехота, вместе с пехотой обычной, а также авиацией и артиллерией заметят наше движение достаточно быстро. И, разумеется, приложат все силы, чтобы мы остались здесь. Навечно. Не очень веселая перспектива, не находите?
На совещании было принято решение прорываться ночью. Однако в течение дня немцы продолжали давить по всему фронту, поэтому выдернуть части из боевого соприкосновения с противником удалось только с наступлением темноты. Это закономерно привело к задержке начала движения потрепанной в боях механизированной группы. Построение избрали аналогичное тому, которое использовалось при прорыве летом.
…Мерный рокот двигателя и духота внутри машины клонят в сон. Колонны движутся под покровом темноты, стараясь не выдать себя случайной вспышкой фар или просто карманного фонарика. А меня бьет озноб — по субъективным ощущениям, температура градусов тридцать восемь с копейками. Это последствия ранения, вернее, моего довольно наплевательского к нему отношения. На последней перевязке рана выглядела гораздо хуже, чем на предыдущей. Ладно, это уже неважно — скоро выйдем к своим, а там можно и в госпиталь, как полагается. Сон, отдых, регулярные, а не когда придется, перевязки — и через три-пять дней буду здоров, как молодой кабан.