- Послушай, Шай, - сказал я. - А хомер-то, действительно, тов. Чувствуешь, какой покой? Какая тишина!
- Чувствую, - ответил Шай, - а, знаешь, почему?
- Почему?
- Потому, что генератор вырубился!
А ведь точно! Будто буравчик вытащили из головы.
Юппи поднялся и с глупой улыбкой сообщил, что его пробило на сладенькое, и что он пошел в гарнизон за шоколадкой. Я перевел Шаю. "Пробило на сладенькое" переводится как "манчес". В иврите нет не только "паровозика", но и "хавчика". Да что там говорить! Академия языка лишь совсем недавно подсуетилась придумать слово для похмелья - "хамарм'орет". Никто этого слова не знает, но мне оно так полюбилось, что я, в меру сил, способствую его распространению.
Беседа сама собой перешла на странности языка. Шай рассказал, что, когда в Израиль повалили русские, его поразило, что молодые люди говорят на иврите с таким же акцентом, как у его дедушки и других стариков. Дедушка сыграл, я так понимаю, важную роль в языковом становлении внука, привив ему, сам того не желая, любовь к скоростной речи, которая была уже вне радиуса досягаемости кривоногого и хромого дедушкиного иврита. "И вот теперь все повторяется. - заключил Шай. - С русскими надо говорить медленно, если хочешь, чтобы тебя поняли, и очень быстро, если хочешь, чтобы не поняли. Ого! Ты посмотри, что там творится!"
Я посмотрел. В нескольких метрах от нас назревало арабское восстание.
У меня парадоксальная реакция страха. Если опасность находится прямо передо мной, если она, пусть неизбежна, но видна, я делаюсь удивительно спокоен, хотя, наверное, мертвенно бледен.
Генератор заглох, компьютер умер. С тех пор, как мы пыхнули, на махсоме собралось достаточно палестинцев, чтобы их можно было назвать толпой. Каждый человек в этой толпе встал в четыре утра и отстоял часовую очередь, чтобы попасть в Израиль, где отработал восемь часов на плантации у просвещенного колонизатора. Теперь ему очень не терпелось вернуться домой, к жене и детям. И таких людей собралось много.
Толпа роптала. Она медленно продвигалась вперед. Передние, может, и не хотели бы продвигаться, - перед ними скакали, размахивая автоматами и страшно матерясь, два садирника из проверяющих - да только задним это было все равно.
С базы примчался баташит и бешенно затормозил, подняв тучи пыли в понтовом развороте. В баташите привезли всех свободных от дежурства военнослужащих. А вот и Эйнштейн! Тоже, значит, зацепили.
Альберт подскочил ко мне и торопливо сунул в руки фотоаппарат. "На! Снимай! Только, чтобы было видно, что это я. О'кей?" И, с автоматом наперевес, энергично врубился в толпу.