Ты Ра, ты достигаешь пределов (мира). Ты подчиняешь дальние земли сыну, любимому тобою. Ты далек, но лучи твои на земле, ты – пред людьми, (по небу) твое движение».
И Гомункул, вспоминая 103 псалом Давида, преобразовал его похожий псалом – «псалмоид», так близко по своему Духу подходящий к молитвословию, сформулированному Эхнатоном почти полтора тысячелетия до н.э.:
И грохот дальнобойной силы
из бездны ангелы несут с улыбкой милой,
восходит солнце, радуя леса,
и свежесть вод, лазури небеса.
Ты обличен величием и славой,
Ты в бесконечности проник.
Как мир наш мал и на планете малой,
услышит кто наших страданий крик?
В твоем шатре из риз небесных света
лишь Дух Твой слышит нас с рассвета.
Ты благом простираешь руки
и усмиряешь наши муки,
и беззакония творимые людьми
отринь от них, но их благослови.
Гомункул воспарял мыслью и чувствовал как вставал дальний тихий горизонт, где небо касается земли, а человек человека и там немедленно начинается счастье взаимной жизни и возникает отдаленно – необходимое искусство, как оно возникло в городе – солнце Атона, например в искусстве изображения Неи, Нифертити, когда Эхнатон попытался силой своих переживаний через эпилептические видения осознать «беззакония, творимые людьми», которые требовалось отринуть от людей, но благословить их сиянием Света Духа. Сравнивая эти эпохи: западно – европейскую, русско – азиатскую с эпохой «отступника» от фиванских жрецов, эпохой Эхнатона, он чувственно воспринимал Зло как источник изначальной сущности человека и в то же время он сознаввал, что нарезанные ломти площади истории человечества, существуя вне времени и пространства, ведут его к проникновению в частную жизнь людей.
СЕКТОР КРУГА VI
Солнце светило над Ленинградом, колыбелью Петра, построенного на костях и упроченного костями во время последней войны, костями ежегодно извлекаемыми из окрестностей, то ли Ленинграда, то ли Санкт – Петербурга, Петрогада, безралично, т.е. как и какому вруну это будет по вкусу, костями павших и уже преобразованных в своем микробообразии в ту часть недвижимой материи в пространстве и времени, которая сохранялась как память в сердцах и душах ныне живущих традициями и условиями жизни той эпохи, которую можно было бы считать новой, если говорить только о памяти людской, которая всё набирается ума, но не может постигнуть этот ум до тех пор, пока не набирается духу и начинает набрасывать тень на события давно прошедших дней и называть белое черным, а, в конце концов, набрав в рот воды и навострив глаза, просто проживает под солнцем, надевая маску сожаления, горя или радости о давно прошедших днях, слушая ветры истории, дующие им в уши всякую чепуху. И только Солнце в своих бесконечных и разнообразных ритмах 27 суток, 12, 18, 180 и далее лет, цикадности всего живого от микробов, до тараканов и клопов строят ту самую историю, о которой говорил всё тот же Эхнатон вполне современно, поскольку «когда-то, где-то на Землю упал луч Солнца, но он упал не на бесплодную почву, он упал на зеленую былинку пшеничного ростка, или, лучше сказать, на хлорофилловое зерно. Ударяясь о него, он потух, перестал быть светом, но не исчез. Он только затратился на внутреннюю работу, он рассек, разорвал связь между частицами углерода и кислорода. Освобожденный углерод, соединяясь с водой, образовал крахмал. В той или иной форме он вошел в состав хлеба, который послужил людям пищей. …И вот атомы углерода стремятся в жывых организмах вновь соединиться с кислородом, который кровь разносит во все концы живого тела. При этом луч Солнца, таившийся в них в виде химического напряжения, вновь принимает форму явной силы. Этот луч Солнца согревает живое. Он приводит его в движение. И в эту минуту он играет в нашем мозгу», приводит в действин наше сознание и самоосознаёт мысль изреченную. А мысли в форме понятий порождают действие, хотя последнее может происходить и рефлекторно.