Последнее слово далось ему уже с некоторым трудом: прозвучало что-то вроде «фидидализм». Стрингера это откровенно огорчило, он сокрушенно помотал головой и решил исправить дефект речи посредством упорных логопедических упражнений.
― Что трактует теория во-вторых? ― вопросил он профессорским голосом и сам же по-профессорски на этот вопрос ответил: ― Теория трактует, что отличительные черты фидидализм… нет, фе-о-да-дилизм… нет, ну, ладно… короче, фе-да-о-дализма…
Концентрируя внимание аудитории, Вантуз выкинул вверх руку с указующим перстом и даже попытался выпрямиться на стуле, но уперся животом в край кухонного стола и чуть не опрокинул на пол остатки своего завтрака. После чего прекратил попытки подчеркнуть важность произносимых тезисов посредством искусства жеста, оставив на вооружении более доступное ему сейчас искусство мимики. С лицом, полным горечи, он торжественно провозгласил:
― Власть главнее собственности! А близость к трону главнее закона!
И уже простым будничным тоном поинтересовался:
― Ничего не напоминает, а?
Я промолчал, и это было воспринято оратором как знак согласия, потому что он продолжил доклад с перечислительной интонацией:
― Право преимущественного проезда для знати, отмененное, кстати, Великой французской революцией, ― имеем? Имеем! Торговлю должностями ― имеем? Имеем!
В горле у Ванина пересохло, последние слова вываливались наружу с наждачным акцентом. Он допил то, что оставалось в стакане, и горько всхлипнул:
― Да что говорить, у нас даже взятки какие-то фе-до-до-дальные: берут не за нарушение закона, а за исполнение!
Тут Вантуз протянул руку за новой бутылкой и промахнулся. С удивлением посмотрел на пустую ладонь, повторил попытку, но вновь неудачно. Тогда он тяжко вздохнул и, опираясь кулаками на стол, чтобы подняться на ноги, сказал:
― Трудный был сегодня денек… Пора на боковую…
Я помог ему добраться до тахты, уложил на подушку и прикрыл одеялом. Но перед тем, как окончательно провалиться в забвение, он сонно пробормотал:
― Представляешь, а? Демонстрация рабов в Древнем Риме под лозунгом: «Да здравствует фе-до-да-лизм ― светлое будущее всего человечества!»
Несколько минут я еще посидел рядом с ним, как мать над засыпающим младенцем. Особой умильности при виде этого дитяти, с каждым вздохом испускающего пивные миазмы, я не испытывал. Но убедиться в крепости его сна мне было необходимо. Вантуз уже один раз напугал меня до полусмерти неожиданным пробуждением, и сейчас я хотел иметь твердые гарантии. Ибо намеревался воспользоваться его, говоря юридическим языком, беспомощным состоянием, чтобы завладеть самым ценным, что у него имелось: информацией.