— Значит, на воле побывать не удалось, — посочувствовал Зарудный. — А я убегал три раза и прожил за это время на свободе в общей сложности месяца четыре. Последний раз добрались с дружком от Бремена через Берлин до Катовиц, почти у цели были, да сеть ловцов на нашего брата у немцев туго заделана.
— И где же вас в плен сцапали?
— Под Пирятиным, около хутора Дрюковщина. Мы в окружении бились. Прилетел самолет, сбросил пакет, указал, куда выходить. Казалось, все шло нормально. А меня снарядом в обе ноги, да еще оглушило…
Девятаев, вздрогнув, едва удержался: ведь тот пакет осенью сорок первого сбросил он. Сейчас же нужно было умолчать об этом, нельзя признаваться, что он летчик, что, от крематория его уберег парикмахер из бани… Правда, у Димы Сердюкова были кое-какие догадки, но паренек крепко держит язык за зубами, и у Михаила с ним добрые отношения. Дима тоже понимал, что если в лагере у тебя нет друзей, если ты один — твое дело пропащее.
Праздничный вечер на Узедоме переворошил все мысли в голове летчика. Ведь Зарудный собрал его единомышленников. Это, пожалуй, тот костяк, с которым можно начинать подготовку к побегу.
Но разобщенность по разным баракам, по разным командам… Надо собраться вместе, в аэродромной.
И еще надсадно сверлил мозг докучливый вопрос: кто такой капо Карл? Почему он, немец, позволил такое, за что — узнай об этом лагерное начальство — и капо, и всем, кто отмечал Октябрь, не сносить бы головы.
Михаил, встретив Зарудного, осторожненько спросил его об этом. Тот прямо не ответил. Но все-таки дал понять:
— Видишь ли, к нам сходятся люди из разных бараков. И когда говорят про что-то свое, наш капо ничего не видит, ничего не слышит. Только мельком, будто невзначай, на днях заметил, что на фронте есть Будапештское направление и еще идут бои в Восточной Пруссии. Понял? Вот и все. А к нам можешь заходить почаще. Ничего не потеряешь. Приобрести — приобретешь.
— Он что, вроде Франца из Заксенхаузена?
— Ты же понимаешь, что в Германии не каждый немец — фашист…
Вечером Девятаев заглянул в сапожную за забытыми долбанками. Зарудный, пристально посмотрев на него, спросил:
— О чем ты толковал с Урбановичем?
— С Колей? Да так, о разном. Больше мне он про себя рассказывал.
Речь шла вот о чем. Бригадир за что-то прогневался на паренька, заставил его переносить тяжелые рельсы. Михаил помог ему. И при случае Урбанович доверительно поведал о своей судьбе.
Несмотря на молодость, по «стажу» он был одним из старейших пленных на Узедоме — с сорок третьего года, с той поры, когда по велению Гитлера фон Браун начал форсировать свою ракетную программу.