— Что ты сказал? — гневно поднялся Девятаев.
— Пардон, мадам, — поднес к лицу летчика «дулю». — Я сказал долларцо и мадамцо. Моя стихия. А ты, видать, партиец. Хочешь меня «Краткому курсу» обучить. А он мне и там-то был нужен как пятая нога.
Молниеносный боксерский удар в челюсть опрокинул «морячка». Придерживая скулу, он медленно поднялся.
От второго удара вновь опрокинулся.
— Наших бьют! Наших бьют! — заорали дружки. На крик вышел блокфюрер Вилли Черный.
— Что здесь происходит?
— Он коммунист, — промычал Костя. — Он большевик.
— Так, так, — процедил Вилли. — Политикан. Десять дней жизни, — блокфюрер грохнул по лицу Девятаева резиновой дубинкой.
Костина шантрапа сбила Михаила с ног, в ход пошли и кулаки, и деревянные долбанки…
Утром, еще до подъема, на третий ярус заглянул Соколов.
— Ну, что?
— Слаще не придумаешь…
— Напрасно ты вчера…
— Знаю… Сам виноват.
Володя сказал, что хлопцы собрали для Вилли Черного «откупную». Раздобыли шоколад, консервы и даже золотое кольцо нашлось. Немченко пошел на переговоры.
Подачка, переданная блоковому, оказалась в какой-то мере «охранной грамотой», но не очень надежной. Два дня бандюги не подступались, да и возле Девятаева старались быть друзья. Но на третье утро доской ему выбили два зуба.
Девятаев сдачи не дал: это был бы вызов.
Возвращаясь после работы с аэродрома, Соколов распорядился:
— Иди в прачечную. Володя укроет до отбоя.
Володя из прачечной был одним из тех, кто организовал октябрьский вечер в сапожной у Зарудного.
Сейчас он недовольно проворчал:
— Уши надрать тебе мало… Что отморозил!
— Так он, гадина…
— Дурость в тебе, что ли, заговорила?
Выдержка, выдержка, еще раз выдержка… Она особенно нужна была теперь «политикану» за немецким номером 11189, под которым колотилась неуемная душа летчика.
Днями он был в рабочей команде, а глаза его впивались в облака: скорее бы разогнал их тугой морской ветер, скорее бы на взлет.
Вахман имел на «политикана» особое право: чуть замешкается, приклада не жалеть.
Надо держаться, надо держаться…
А долго ли продержишься?
Есть ли предел неимоверным тяготам?
Седьмого февраля командованию на Узедоме метеорологи выдали обнадеживающую сводку: завтра можно летать.
В кабинетах, увешанных портретами Гитлера, с разложенными на столах служебными картами, началась напряженная работа. Летчики, штурманы, специалисты из секретного ведомства прокладывали маршруты до целей, рассчитывали время полетов.
Штурмбанфюрер СС Вернер фон Браун распорядился подготовить к запуску опытную ракету, а для эксперта доктора Штейнгофа — привести в готовность командирский «хейнкель».