Блок по этому поводу говорил:
На непроглядный ужас жизни
Открой скорей, открой глаза…
— и дальше добавлял:
Но только — лживой жизни этой
Румяна жирные сотри.
Зачем нужен этот Палех сегодня, эти Коньки-Горбунки, эти огнедышащие кони, этот гламур а-ля рус, эта патриотическая сентиментальность? Зачем они нужны в столь беспощадной ситуации, в таком уже состоявшемся ужасе и перед лицом таких страшных угроз?
В моем спектакле «Izнь» по этому поводу звучат строчки:
Ах, что за героизм, зараза!
Я колебал твои проказы,
Твой блуд, романтику пустую!
Кого сие интересует
В момент, когда грядет она?..
Героиня спрашивает: «Кто, Отче?»
Он отвечает: «Черная Весна».
Так кому нужен «Палех», сентиментальность, патетика, сусальные романтические образы «в момент, когда грядет она»? Или «она» не грядет? Или мы здесь занимаемся выдумками по поводу каких-то страшных сценариев, которые будут разворачиваться? Так давайте еще и еще раз подумаем: мы нечто выдумываем, мы создаем некую театрализацию в виде каких-то искусственных страхов? Или ситуация на самом деле страшна донельзя? Мы в аду или не в аду?
Одна за другой выходят газетные правдивые статьи и телевизионные передачи по поводу того, как именно телевидение растлевает детей, маленьких детей. О девчонках 12-летних, которые грабят в городах, раньше считавшихся оазисами научной и культурной жизни, о каких-то детсадовцах, которые фотографируют друг друга в порнографических позах… Детей не жалко? Мы же понимаем, что речь идет не об отдельных случаях, а о том, что все это ад, в который брошены люди. Мы же понимаем, что они в ад брошены, а не куда-то еще! Значит, мы страшно залетели.
О каком тогда Коньке-Горбунке, о каком тогда огнедышащем коне нужно говорить? Разве непонятно, что если так сильно залетели и при этом пускаем розовые сладкие пузыри, то просто смешны донельзя? Скажите же сами себе настоящую правду. Может быть, она пробудит что-то, может быть, она включит какие-то дополнительные, резервные человеческие возможности? Может быть, тогда эта коллективная личность, это соборное целое, оказавшееся в ситуации Маресьева, не в артель инвалидов пойдет, а сумеет взлетать в воздух и сбивать чужие поганые «мессеры»? Ведь такая возможность есть. Но она есть только тогда, когда реальность признается, когда на нее смотрят открытыми глазами. Когда на весь этот бесконечный ужас, в котором мы оказались, действительно открываются глаза. И когда понятно, что после этого гламур, сусальность, патетика, романтическая живопись неуместны. А уместно что-то другое — то, что дышит этой последней силой одновременно самоуничижающего и самоподнимающего фольклора.