В театре «Метрополь» артисты выступали в рамках народных требований против осушения болот и строительства гидроэлектростанций под Хайнбургом. Прибыли борцы за болото, которые даже при таком холоде сначала терпеливо ждали снаружи; они вошли в жарко натопленный театр в своих парках, перуанских пуловерах со звериными мотивами и шапках с вязаными наушниками, с сумками из джута, бакенбардами и мудрыми улыбками, прославляемые, как последние на земле герои. Они пили из всех рюмок подряд и заставили уважать себя. Я позавидовала их ангажированности. Кроме моих собственных дел, меня ничто не могло взволновать. В Новой галерее в Штальбурге, в запущенных окрестностях Вены, висят на гигантских стенах прекраснейшие картины — тихие коричневые пейзажи Каспара Давида Фридриха, внутри которых я бы хотела очутиться и немножко прогуляться, чтобы потом исчезнуть вдали; прерафаэлитская «Медея» Ансельма Фейербаха и два его автопортрета: на одном — неприветливый вспыльчивый человек с бородавкой на левой щеке, на другом красивый художник с подкрученными усами и тлеющей сигаретой; он выгодно изображен с правой стороны, без бородавки. Против всякой логики обе картины повешены далеко друг от друга, поэтому их не удавалось сравнить, хотя было бы забавно. Здесь же висят сценки Макса Слефогта, как бы вышедшие из драм Шницлера, автопортрет Ван Гога с колючими глазами и его зеленая-презеленая картина с красными маковыми точками — «Долина Овера»; а вот и Сегантини, которого я так давно искала: «Плохие матери». Широкая равнина, снег, темно-синие силуэты гор, пара вершин освещена солнцем. На заснеженном поле — дерево, склонившееся под ветром, ясно чувствуешь, как холоден этот ветер; в ветвях женщина с обнаженной грудью, шлейф ее волос запутался в сучьях, у груди лежит ребенок, но она не поддерживает его руками. Это сюжет одной из буддистских легенд: детоубийцы должны, бредя по снежным полям, кормить своих детей.
Картина причинила мне боль, и в тот вечер я подцепила одного художника в кафе «Хавелка». Его звали Эдмонд, и он, не переставая, рассуждал о разных периодах своего творчества. Картины, которые он мне показал в своей мастерской, мне не понравились, но у Эдмонда были красивые руки, и я провела с ним два дня и две ночи — теперь я даже не могу вспомнить адрес. Его фамилию мне и в голову не пришло спросить.
Ты захотел, чтобы я осталась с тобой после концерта. Что ты себе вообразил, Альбан? Завоевать меня? Одержать победу? Когда мне было двадцать четыре, была ли я такой же беззаботной и самоуверенной? Да, вероятно. А что любовь может упорхнуть прямо из постели, ты еще поймешь. Я не хочу тебя. Я не хочу тебя больше видеть. Ты должен остаться для меня прекрасным.