Потом конспирацию отменили и опьянела даже Наташа. Теперь она не чуралась крепких напитков. Юнис загадочно отсутствовал. Хотя обещал поддержать праздник. Елизавета Юрьевна тихо пыжилась от ревности, стыдясь того и дивясь себе. Неожиданными откровениями Юнис успел оставить в Лизкиной смятенной душе запятую с многоточием. Лиза успокаивала себя тем, что никто об этом, к счастью, не догадывается. Даже Рита — ей не до этого. Она вдохновенно вещала:
— Больничка для сифилитиков — это ж курорт! Хлоркой пахнет только в туалете для персонала. Я специально проверяла. Помните хлорку? Она ж нас преследует с младенчества! В роддоме — хлорка, в яслях — хлорка, в больницах — хлорка, в школе — хлорка, мы вырастаем в хлорных парах, и посему мы, наверное, мутанты. Только богатые — люди, они хлорку не нюхают. Кстати, я там попробовала авокадо, соседке по палате приносили… что-то в этом есть… Нет, я непременно разбогатею, хотя бы к старости. Буду роскошной старухой в «Бьюике». Габе, ты хоть раз видел знойную старуху в «Бьюике»?
— Ты прелесть! — басил пьяный Габе, пачкая бороду в майонезе.
— Вот увидишь, если доживешь, конечно. Лично я собираюсь задержаться на этом свете надолго. Терять-то уже нечего, в раскорячку перед толпой студентов я уже полежала. Мой любимый профессор устроил мне сюрпризик, привел пеньков… Стоят, как на презентации пылесосов, пялятся, ни черта не петрят. А я нутром нараспашку, можно сказать, самым ответственным местом…
— Я бы возбудился, — вдруг вставил лирично настроенный этим вечером Яша, смущенно явившийся по Лениному приглашению.
— Ты не понимаешь! Тебе вообще этого никогда не понять. Гинекологическое кресло — это… вроде распятия для женщин. Это наказание господне… Я считаю, что прогрессивная медицина…
— Не нужно только, пожалуйста, богохульствовать. Прекратите бодлеровщину! — восклицала Наташа. Она хотела громкой игривой музыки, а ее то и дело заглушали.
— Бодлер тут ни при чем. Не нужно трогать Бодлера!
В Риткином голосе чувствовались угрожающие нотки. Она была единственным трезвым человеком, но звучала пьянее всех. Более всего Лиза опасалась, что врачебный запрет будет легкомысленно проигнорирован. По крайней мере месяц Рите нельзя было и смотреть на рюмку. Но пока Марго мужественно веселилась без капли внутрь. Разве что алкогольный дух вокруг мог проникнуть в нее сквозь поры, глаза и уши.
И был день первый Маргариты, то бишь сменился цвет, полоса жизни, давление в кровеносных сосудах. А Юнис исчез, и никто о нем не вспомнил и даже не обронил благодарного словечка. Только Елизавета погрузилась в неуместный элегический настрой. Она думала — почему ж я, дуреха, такая влюбчивая. И даже поухаживать за мной не успевают, и побегать, и хвост распустить. Будто мне не нужны прелюдии. А ведь нужны! Что ж я тогда вечно бегу-пыхчу впереди паровоза… Влюбчивость, вероятно, как восприимчивость к инфекциям, как ослабленный иммунитет, как жадное зачатие от самого первого сперматозоида… Что ж, быть может, это и к лучшему — ловить превратности жизни легко. Раньше сядешь — раньше выйдешь, быстро схватишь — быстро пропустишь сквозь себя, быстрей привыкнешь к стеклам под ногами и к алмазной пыли в пищеводе. Быстрей проживешь — быстрей возродишься.