Рита сунула ей в руку две свечки и сама куда-то по-деловому юркнула. Лиза в слезливости своей и вовсе растерялась, подняла глаза, осмотрелась. Иконы звали на смерть — дескать, другого выхода не предвидится, молитесь и дохните, несчастные. Такие у святых были упаднические глаза. Только Николай Чудотворец выделялся светлым благодатным пятном. Лиза воткнула возле него свои свечки, и начала обстоятельное перечисление хворых и убогих. Народу кроме Толика на две свечки набралось чересчур много, но Лиза махнула рукой на ритуальные формальности. Светлый Николай все простит и копейки считать не будет. Он смотрел на Елизавету сверху вниз, не отводя глаз от нее, ловя ими каждое ее движение, и цепкий этот взгляд, хоть и являлся всего лишь чудным оптическим свойством портретов, воплощался в призрачную чувственную игру. Левый глаз прикрой — вроде святой, а правый прищурь — мирской, седой, красивый. И сподручней докричаться до последнего, ибо он, как люди, легок и грешен в своих фантазиях и в фантазиях о нем.
Лиза вдохнула свободно, чувствуя себя счастливо отделенной от преклоненного молящегося собрания сирых и слабых, и похоже, что даже бездомных и нищих. Оглянулась вокруг — и чуть поодаль, в левом приделе, увидела Яшу. Яше было все равно, у какой иконы плакать. И он плакал, ни на кого не смотря и ни за кого не молясь. Тупая паника овладела Лизой, менее всего ей хотелось сейчас встречаться взглядом с оголенным горюшком. Она юркнула в толпу, отыскала Маргариту, которая уже откровенно скучала, но, повинуясь инерции, стояла и разглядывала прихожан, — и они быстро покинули обитель печали.
— Ты чего? — спросила Марго.
— Да так. Не объяснить. Я увидела Яшу. Он, по-моему, плакал.
— Да?.. Мне Сонька вроде бы говорила, что у него мать умерла. Единственная его любовь… да я, собственно, ничего не знаю, Венька мало о нем рассказывал. Жалко Яшку. Надо было… А впрочем, ты права. Лучше было сбежать. Мы ему ничем не поможем…
— А может, он и не плакал. Я не так близко его видела. Просто подбородок поджатый и дрожит… Понимаешь?
— Всегда не по себе, если мужик плачет…
— Какой он мужик? Педрилка картонная. Голубые плачут там, где у мужиков не принято… Вот голубых и жалеют. А по сути говоря, пожалеть иногда стоит волосатое большинство — они даже разреветься лишний раз не могут. Голубые более инфантильны, они не душат в себе прекрасные и непрекрасные порывы. Особенно непрекрасные, то бишь естественные… Знаешь, как ни странно, голубым живется свободней… как говорят психологи, у них меньше внутренних свидетелей…