Такими, по гаданию Эммы, Шуша представляла всех своих будущих трех мужей — белоголовыми, молчаливыми, изредка острыми на язык. Лилечка вовремя смылась, точнее, господин N вовремя уловил, кто есть кто, и Шуша подошла ему больше. Господин N, кроме блоковского овала лица, обладал приятным запахом. Модным. Легким. Не потным. Еле уловимым. Запахом бабочкиных крыльев.
И остро захотелось Шуше гулять с ним по вечерним улицам и прятаться от дождя в арках, и смотреть третьеразрядные фильмы в центральных кинотетрах, и пить кока-колу, плавно переходящую в «Букет Молдавии», а потом идти в гости к еще нестарым его родителям, у которых уютная, в меру антикварная квартирка с ореховым сервантом, и объявлять о помолвке… И чтобы мама улыбалась умильно… Мечтая о любви невероломной, саму по себе любовь Шуша забывала представить. Она думала — с этим все сложится как надо, лишь бы мама улыбалась…
Мама, пенсионерка-сторож, была на дежурстве, а любовь напомнила бормашину вкупе с врачом-практикантом. Запах бабочки улетучился, мужчина пахнет мужчиной, а совсем не бабочкой. В ногах — железо и судорога, и одно желание — держать руку на всякий случай на месте фигового листочка, не дай бог опять… Любить надо под наркозом, рыдала Шуша. За невинными играми иногда следуют пренеприятнейшие наказания.
Кто ж знал, что, назвавшись груздем, обычно полезают в кузов. По желанию, а порой и насильно. Вот тебе и наука на будущее, «мои первые книжки»…
* * *
Исповедником снова оказался Миша, между прочим, начинающий психотерапевт, уже не просто родственник в трениках. Миша гладил Шушу по плечу и гордился правильным выбором своего профиля — раз уж с ним так откровенничают семнадцатилетние недотепы. Он торжественно вынес на помойку колготки-сеточки, которые сдергивал с Шуши господин N, — дабы вещи не тревожили лишний раз воспоминаниями. Сбегал в кондитерский, принес теплых булочек с маком и толстой глазурью, которую так сладко слизывать с губ, печенье «курабье», сироп из шиповника, реланиум. Было очень вкусно и тихо. Эмма с двухлетней Анечкой уехала к Луизке. Можно было уснуть со слезами на зубах и воротнике.
О господине N решено было забыть на время, а забыли, разумеется, навсегда. И все же как не поплакаться о будоражащем событии главному человеку — Роме. Однако он совершенно не впечатлился, это был повод для новой обиды. А ведь наклевывалась весна, нужда и в господине, и в слуге…
Очень кстати тогда Эмма с Анечкой уехала в Бухару, оставив в распоряжение Шуши целую комнату. К тому времени Виктория Аароновна с честью почила, и ее комната милостиво отошла Мишиному семейству. В комнате всегда пахло сумерками и рассыпанными по полочкам серванта сахарными песчинками. Рома перед выездом из своего пригорода всегда звонил и душился ядовитым одеколоном, Рома — Мишин антипод… Впрочем, родство по матери и отцу скорее готовит почву для различий, чем для сходства. Миша — коренастый любимец соседок и однокурсниц; глаза быстрые, не знающие поражений. Рома хотя и младший, но строгий, всегда в костюме и водолазке, что казалось Шуше смешным и нелепым. Сама она всегда носила джинсы, зимой — еще школьное пальто из «чебурашки», над волосами особенно не колдовала, висят до пояса — и пусть висят. Единственно что — мама приучила — не могла без серебряных побрякушек — сережек-оберегов, колец из старинных запасов и Эмминого приданого.