— Нэправильна гаваришь, ака, — произнес Шамси слегка дрожащим голосом, — «батыр» узбек гаварыт. Тоджик скажет «пехлеван». Я Зеравшан живу. У самых гор. Город Айни, слышал, брат?
— Таки нет, — чистосердечно признался Любецкий. — но это совершенно наживное дело. После войны обязательно сходим до ваших мест. Там же живут йети?
— Албасты ест. Только он не ходит к люди. Нэ любит.
— Я имею таких оснований полагать, что для нас он сделает исключение. Если ему это скажет сам Грым, а не какой-нибудь потомок мелкой лысой обезьяны. Я тебе скажу без второго разу, шо с ногой у тебя будет в лучшем виде. Как очень правильно заметил наш специалист по кардинальным ампутациям, железные люди не имеют такой привычки гнить заживо. Бывает, они имеют немного такой ржавчины, но это всегда можно поправить. Полежишь до утра, да пару дней тебя будут носить на руках, а потом ми будем иметь самого правильного кашевара на всем партизанском фронте. Таки фрицам сильно не повезло, шо они разозлили «железного» Шамси.
30 июля 1941 года. Белоруссия. Первая реальность
Эшелон приближался, деловито постукивая колесами на стыках рельсов. Первыми неладное почуяли не часовые на въездном посту и не охрана на платформах эшелона. Самым бдительным оказался майор Остерман, комендант станции. В обязанности престарелого ветерана, еще юным фенриком травленного французским фосгеном в окопах Западного Фронта, совсем не входило встречать каждый прибывающий поезд. Но обожженные легкие майора давали о себе знать и через двадцать пять лет. Остерман при первой возможности выходил из тесного помещения комендатуры, чтобы вдохнуть свежего воздуха. Терпкий аромат близкого соснового бора перебивал даже вонь нефтепродуктов и прочего креозота, в изобилии носящуюся в атмосфере…
Острый взгляд старого служаки тут же отметил слишком большую скорость приближающегося состава… Не исключалась возможность, что машинист-лихач просто форсит перед дружками, или перед прелестницами из женского персонала, и с минуты на минуту начнет торможение, но… В голове щелкнул неведомый переключатель из штатного в боевой режим… Рискуя сорвать горло, комендант заорал: «Аларм!». Сознание еще успело поставить маленькую отметку, что не было предупредительного гудка, который обязан звучать при въезде на станцию…
Но было поздно. Вернее, стало. На очередной развилке паровоз срезал стрелку и на полном ходу протаранил стоящий на параллельном пути эшелон с боеприпасами. Оба состава начали складываться, напоминая «змейку», детскую игрушку, которую Остерман подарил внуку перед отправкой на фронт. Складывались медленно, словно бы нехотя… Переворачивались вагоны, пришпоренными лошадьми вставали на дыбы платформы, лениво заваливались еще движущие цистерны. Рассыпающиеся из ящиков снаряды окунались в лужи авиационного бензина. Бенгальскими огнями рассыпались искры, рождающиеся при ударе металла о металл…